Бен Хетч - Знаменитый газонокосильщик

— Ты считаешь меня неудачником, — ни с того ни с сего заявляю я. — Никчемным человеком. Вы с Родом потешаетесь надо мной. Тебя не волнуют мои чувства. Ты даже не представляешь себе, что такое мечтать стать писателем и повсюду получать отказы!

— Я не понимаю, о чем ты. Я вовсе не потешаюсь над тобой с Родом, — говорит Джемма. — Я даже не говорила с ним. Я же рассказывала тебе о его кадыке. Мне казалось, что мы с этим разобрались, и я вовсе не считаю тебя неудачником. Мне понравился твой рассказ про ванны. По-моему, это было очень смешно.

— А откуда мне знать, что у него действительно острый кадык? Я что, должен верить тебе на слово? — Меня уже несет по кочкам, и я не могу остановиться. Это как игра в бирюльки — все переживания свалены в одну кучу и невозможно вытащить какое-нибудь одно, не затронув остальные. — Вполне возможно, что у него совершенно нормальный кадык. Да и вообще, почему это должно тебя волновать? Может, тебе нравятся мужчины с острыми кадыками.

Некоторое время в трубке висит напряженная тишина, а потом Джемма разражается хохотом. На самом деле мне тоже смешно, и я бы рад посмеяться, но мне мешает это сделать суп, бултыхающийся в голове. Я понимаю, насколько глупо устраивать скандал из-за кадыка Рода, которого я даже никогда не видел. Но не могу рассмеяться. Я снова начинаю себе представлять, как она рассказывает Роду о нашей ссоре и тот катается со смеху и чувствует себя страшно крутым из-за того, что кто-то может поссориться из-за его кадыка.

— Вот видишь, ты снова надо мной смеешься, — заявляю я. — Ха-ха-ха, как смешно — писатель-неудачник, которого отказывается печатать даже приходской журнал. Могу поспорить. Род просто визжал от этой истории. Почему бы тебе не рассказать ему еще и о «Звезде щеголя»? Пусть развлечется на полную катушку.

Ты точно так же, как и все, считаешь меня неудачником. Желаю тебе приятно провести время в Шеффилде, Джем. Я к тебе не приеду. И ты тоже можешь ко мне не приезжать — и так понятно, что тебе на меня наплевать. Прощай и передай от меня наилучшие пожелания Роду, а также его выступающей части тела. И на всякий случай запомни — ты права: я действительно неудачник.

6 часов вечера.

Консультация у доктора Келли тоже проходит хреново. Он — настоящий шарлатан. Я рассказываю ему о том, что слышу, как распадаются клетки моего мозга, и описываю ощущение бултыхающегося в голове супа, который меняет консистенцию от бульона из кубика до густого наваристого куриного супа, и он заявляет, что возможны несколько вариантов.

— Во-первых, можно сделать снимок пазух носа. Во-вторых… — он выдерживает паузу, — можно проконсультироваться у психиатра.

Когда дома папа спрашивает о результатах моего посещения, я умалчиваю о психиатре.

— Мне сделали снимок пазух носа, — отвечаю я. — Врачи считают, там может быть что-то серьезное, но, знаешь, давай подождем рекламной паузы, я не хочу, чтобы ты отвлекался от своей программы.

Он еще поплачет, когда я стану «овощем».

22 апреля: Вечером ко мне с деловым видом заходит папа — он всегда так себя ведет в критических ситуациях. Он объясняет, что только что говорил с медсестрой и та предлагает выбор: можно начать кормить маму через нос, и это продлит ей жизнь, или попробовать новое лекарство, которое полностью снимет боль, но зато ускорит наступление конца.

Папа ответил, что перед тем, как принять решение, ему нужно обсудить это со мной и Сарой. Я понимаю, что он хочет, чтобы я выбрал второе, и я это делаю. Папа сообщает, что Сара посоветовала ему то же самое.

— Она страшно мучается, — говорит он. — Сегодня ей намного хуже, чем вчера, когда ты ее видел. У нее больше нет сил бороться.

Я спрашиваю, о каких сроках идет речь. Я тоже стараюсь быть исключительно деловым.

Он говорит, что в первом случае речь может идти о десяти днях, но мама внятно ему сказала, что не хочет, чтобы ее кормили через нос. Во втором случае — он выдерживает паузу.

— Речь идет о сорока восьми часах. Все кончено, сын, и я думаю, ты должен знать об этом.

С одной стороны, мне хочется забрать маму из больницы. Увезти ее на озеро Орта, где мы когда-то всей семьей катались на водных лыжах, чтобы последние дни она провела там, где мы были счастливы, чтобы я мог узнать о ней все то, чего еще не знаю. Например, я знаю, что она когда-то жила в Индии, но мне об этом почти ничего не известно. Но с другой стороны, почему я хочу это сделать? Я хочу это сделать не ради нее, а ради себя. И поскольку она отказывается признавать, что умирает, все остальные обязаны поступать так же, а это исключает возможность какого бы то ни было серьезного разговора.

Я хочу поехать в больницу, чтобы повидаться с ней, но папа говорит, что мы поедем туда завтра. «Ближайшие два дня будут очень тяжелыми», — говорит он. В результате мы умолкаем и усаживаемся смотреть какой-то фильм. Посередине папа засыпает, и я звоню маме, хотя на часах уже начало двенадцатого, однако сестра в палате тут же меня с ней соединяет.

— Привет, милый, — сонным голосом говорит мама. — Сколько сейчас времени?

Я говорю, что уже поздно, и спрашиваю, как она.

— Я не могу есть, — после длинной паузы отвечает она. У нее такой слабый и испуганный голос, что я непроизвольно отодвигаю трубку от уха, чтобы не слышать его. — Прости, милый… Просто я больше не могу. — Она пытается справиться со слезами, и мне становится стыдно за то, что я вместе со всеми делаю вид, что больше всего нас волнует то, что она не может есть. — Как папа? — спрашивает она дрожащим голосом.

Я говорю, что он спит.

— А как прошла игра у Чарли? — спрашивает она. Чарли только что сыграл свой первый матч за школьную команду семилеток.

Я говорю, что все в порядке. Мне ужасно хочется сказать, что я люблю ее, но я боюсь ее напугать, так как это звучит слишком патетично.

— Спокойно ночи, — вместо этого говорю я.

— Спокойно ночи, милый, — отвечает она, и я слышу, как кто-то забирает у нее трубку.

Я безжалостно запускаю себя на полные обороты, переключаю коробку передач на первую скорость, выжимаю из двигателя все, на что он способен, но у меня ничего не получается. Я ощущаю вялость, безразличие и даже не могу сформулировать собственные мысли. Но мне необходимо двигаться хотя бы для того, чтобы иметь возможность сесть в фургон и уехать куда глаза глядят — хоть в Судан, хоть на край света. Все время представляю себе, как потом буду рассказывать об этом Марку и Кейт. Мы сидим у Элли, я окреп, поумнел и приобрел мудрость после всех испытаний, выпавших на мою долю. У меня отличная работа, и все смотрят на меня открыв рты. «Ты считаешь, что у тебя депрессия? Чушь собачья! — Глоток пива для усиления эффекта. — Когда умерла мама и я разошелся с Джеммой, — задумчивый взгляд, устремленный к потолку, — мне было настолько плохо, что я не спал до тех пор, пока не добрался до Судана. Я ни разу не остановился, чтобы передохнуть. В Италии я сел на паром и к рассвету уже был в Африке. Весь день до самой полуночи я просидел в баре Мустафы. Просто пил и смотрел на людей. И на следующий день я снова вернулся туда, после того как вылез из сточной канавы, в которой оказался ночью. И так продолжалось в течение целого месяца. Целый месяц я ни с кем не говорил и только пил. Разве это можно сравнить с твоей депрессией, Марк, которая вызвана лишь тем, что у машины нужно менять прокладку головки?»