Николай Байтов - Любовь Муры

С Костиком всё вышло очень сложно и по нём не берись судить о моей неискренности. В общем я тебя не понимаю.

Мне до сих пор непривычно думать, что я осталась без тебя. Временами мне кажется, что всё рассеется и я снова найду в тебе свою Кисаньку, но чаще понимаю, что всё чудесное ушло безвозвратно.

Живу я сейчас «неважно». Пусто и бесцельно.

Крепко тебя обнимаю.

Мура.

Передай привет Оленьке.

8/III.Может, и это письмо тебе будет казаться неискренним?!

19/III.

Дорогая Ксюшенька!

Появилось желание написать тебе. Уже несколько дней мне хочется взяться за перо, но всё останавливает мысль, что ты уверена в моей фальши, неискренности.

А мне вот искренне захотелось обратиться к тебе, узнать подробней о твоей жизни. Кто его знает, как ты поймёшь и примешь мои слова. Это меня и сдерживает.

Я немало думала над твоими словами и, разбирая самоё себя, не нахожу в себе именно такой неискренности. Во мне странно уживаются 2 разных свойства: наряду с большой щепетильностью есть несчитание с людьми. Причём это последнее никогда не строится на корыстных целях. Вот это-то я и осознаю теперь, проверяя твои слова.

Мне грустно от сознания (а теперь очень твёрдого убеждения), что ты меня не любила. Моё чувство к тебе, заполнявшее всю меня, находило в тебе только добросовестное внимание. Ты ценила моё чувство к тебе до тех пор пока оно занимало тебя силой, страстностью. Ты была самой большой моей любовью, я многое бы дала, чтобы вернуть своё чувство к тебе. Но руководить своими чувствами нам не дано. По заказу это не приходит. Неизвестно по каким причинам и какими путями налетает ураганом чувство, захватывает нас целиком и владеет нами. Оно и мучительно и прекрасно.

Напиши мне, если хочешь, о себе.

Я страшно опустилась и это сказывается во всём, во всём. Вот только теперь я понимаю силу значения слова «интерес» к жизни. Потерян у меня вкус к ней. Даже музыка не волнует и воодушевляет.

Дома много работаю — печатаю, как правило, раньше 2-х не укладываюсь и этому рада, т. к. от усталости сплю.

От Идишеньки получаю радужные письма. Они не успокаивают — это её стиль. Я уверена, что ей там «неважно». Ест она плохо, а у неё затемнены лёгкие. Сестра пишет, что её донимает Идочкино упрямство. Только мать может быть до конца снисходительна ко всем выходкам своего ребёнка. Жалею, что отправила её.

А вернётся — начнётся всё попрежнему.

Самой острое — это её жизнь с бабушкой. А куда я могу девать старушку. Но и вдвоём они жить не могут — это ясно. У Иды доброе сердечко и сейчас она пишет бабушке нежные слова, а будучи дома она её стала ненавидеть. И действительно обстановка была более чем гнетущей. В моё отсутствие происходила непрерывная грызня. Мама уже не сможет изменить себя. Что же делать? Где найти выход? С ужасом я думаю, что начнётся опять всё сызнова. Все мои планы разбиваются о невозможность отправить её к брату. Там будет ад для мамы. И не в праве я отравлять ей остаток жизни, но и не должна я помещать в такую обстановку Иду…

Очень тебе благодарна, что не забыла дня рождения её. Это впервые я проводила этот день без неё. Домой возвращаюсь сцепив зубы и только работая до дурноты я могу находиться там. От ночной работы теряю зрение. Уже предложено надеть (для работы пока что) очки.

Напиши о себе.

Целую тебя. Мура.

[ Без даты. ]

Дорогая Ксюшенька!

Как это неприятно, что у тебя было воспаление лёгких. Теперь тебе надо быть очень осторожной, бережно относиться к своему здоровью. Остерегайся холода. Лето в нынешнем году не обещает быть тёплым и не стоит тебе начинать работу в парке. Нельзя. Оставайся на прежнем положении.

За Идочкой я ехать не могу. Прежде всего нет денег, да и здоровье ещё требует большего покоя. Попрошу я тебя встретить её на вокзале. Говорю об этом с опаской, т. к. не зная точно твоего самочувствия, боюсь, как бы этой вознёй не ухудшить твоего здоровья. Поэтому напиши откровенно, я правильно пойму тебя. Если ты чувствуешь себя слабой, я обращусь к кому-нибудь из знакомых.

Не дождусь её. Как только раздобуду деньги, я ей высылаю на дорогу и она выезжает. Как-то она выглядит? Ведь 4 м-ца не виделись мы с ней! [ Если Ида где-то до середины января была в Киеве, то сейчас уже середина мая? ]

Уверена, что Катя и Володя с удовольствием расстаются с этим «сокровищем» и жалеют меня. С ней им было нелегко.

Относительно отпуска своего ничего ещё сказать не могу. Меня заело безденежье. Вероятнее всего вместо отпуска буду работать. Я, находясь на соцстрахе, жила только на ставке и это меня подвело, сказывается также, что приходится платить начёт по годовой ревизии.

Живу очень грустно. Всё мечтаю об обмене комнаты, с ужасом думаю, что Идочка возвращается в ту же компанию.

Крепко тебя целую. Мура.

Привет Оленьке.

[ Письмо Иды (во время оккупации она превратилась в Иру).] 31-III-1944 года.

Здравствуйте дорогая Ксюшенька и Оленька!!!

Сегодня утром, в постели, до рапорта, получила письмо и была очень рада. Это 2-е письмо. Московский штамп на конверте навевает различные, хорошие воспоминания. Вспоминаю Москву, замечательную, перестраивающуюся, кипящую, такую, какую я видела в последний раз. Вагон-теплушка… маленькое окошко, дребезжаще-однотонный стук колёс и в чёрной синеве ночи тысячи убегающих огней большого города, — вот последние воспоминания о Москве. И когда последний круг огней скрылся из узкого оконного четырёхугольника, я почему-то подумала, что это последнее прощание с красавцем-городом. Стучащий состав теплушек понёс меня к новому необычайному отрезку жизни. И в годы лишений, авантюр, в годы рабства и приключений, граничивших со смертью, я часто вспоминала грустное выражение твоего лица и последний, убежавший в ночь неизвестности огонёк Москвы. Но это всё прошло. С приходом наших войск пошла добровольно в госпиталь, затем на курсы медсестёр, затем снова госпиталь. Сейчас мы недалеко (150–200 км) от мамы. Но наш госпиталь всё время движется за фронтом, так что мы на одном месте долго не стоим. Работы очень много, работа тяжёлая, приходится быть грузчиком, чернорабочим, малярами, каменщиками, штукатурами, санитарами и операционно-перевязочными мед-сёстрами.

Да я ещё имела глупость быть ответственной за самодеятельность и художественно-карикатурничать во всех стенгазетах. И сейчас меня ставят заведующей библиотеки, культурномассовым работником и «художественным оформлением». Я этого не особенно жажду, потому что недавно окончила курсы и почти не имею настоящей практики. Спорю по этому поводу с нашим начальством. Результат неизвестен. В общих чертах живём хорошо. По-военному — со всякими нарядами, рапортами, проверками, гауптвахтами. Очень скучаю за мамой и бабушкой. Плохо то, что нас ещё не успели обмундировать и я весело хожу на босую ногу в рваных ботах. Но это всё исправимо.