Серж Резвани - Любовь напротив

Она заговорила материнским, покровительственным тоном, который показался мне чересчур унизительным.

— Ладно, поехали домой, я устала от твоих глупых историй…

Но я продолжал, крепко держа ее за руку:

— Погоди, это еще не все. К сожалению, из того окна было плохо видно: в поле зрения попадала только часть комнаты наших друзей. Сориентировавшись на месте, я пришел к выводу, что идеальный наблюдательный пункт находится слева, через две комнаты от моего чулана…

— Ты сошел с ума… Отпусти мою руку…

— К счастью, я попал на потрясающую девицу, полицейскую… будущую, во всяком случае… которая впустила меня к себе…

— Послушай, Дени, я думаю, что с тобой не все в порядке. Поверь мне у тебя совершенно больное воображение. Я больше не хочу слышать твоих безумных историй… Ты действительно принимаешь меня за дуру!

Оставалось только предложить ей сходить наверх и самой убедиться в правдивости моих слов! Неверие Мари выводило меня из себя. Она обращалась со мной, как с малолетним фантазером, а я не собирался этого терпеть. Однако в этот самый момент я увидел Мириам. Да, Мириам — женщину в норковом манто! Она собиралась шпионить за ними в этот поздний час! Она узнала мою машину и остановилась… Подошла к «Бьюику» и вдруг заметила на тротуаре напротив нас с Мари. Мириам перешла улицу, и мне пришлось представить дам друг другу.

— Это Мириам X., знакомая Алекс и Шама, ты знаешь… А это Мари, моя…

— А, Мириам! — воскликнула Мари, перебивая меня на полуслове. — Дени мне рассказывал о вас. Кажется, вы тоже коллекционируете картины Шама.

Словно говоря о самой обыденной вещи, я произнес:

— Я застал Мириам, сидящей на корточках перед их дверью и подглядывающей в замочную скважину. Так мы и познакомились. Правда, Мириам?

Она ответила столь же непринужденно:

— Правда. Действительно, сама того не зная, я заняла место Дени.

— Мириам, будьте любезны, подтвердите Мари то, что я вам рассказывал по поводу комнат в здании напротив. Она мне не верит.

— Это так, он сновал между их коридором и комнатами, окна которых выходят на окно мансарды. Он даже нашел наверху пособницу… Ее зовут, кажется, Джульетта?

Мари молчала, по очереди окидывая нас недоверчивым взглядом…

Я пережил абсурдный и унизительный миг, когда Мари, наконец, стало ясно, к чему привело меня идиотское пари с Верне. Что я до сих пор от нее скрывал? Все, что я делал, было совершенно в моем духе… так же, как и поступки Мари полностью отвечали ее характеру. Наша сексуальная жизнь в некотором смысле была общей; все мужчины, которых она выбирала, были мне симпатичны, точно так же и женщины, с которыми я спал, пользовались ее расположением, хоть и слегка снисходительным. Да, именно так! Когда я откровенничал с Мари, она напускала на себя покровительственный вид, словно нужно было простить ребенку его неразумность в плане качества сделанного им выбора. Со своей стороны, я всегда по-дружески принимал тех мужчин, к которым она проявляла особое расположение. Такое неравенство в оценке нашего выбора зачастую приводило меня в ярость. И этот вечер, конечно же, не стал исключением. Распрощавшись с Мириам, мы сели в машину, и Мари зашлась гомерическим хохотом, узнав о подробностях моих авантюр с этой женщиной в голливудском белье. Должен признать, что в моем сдержанном изложении раздевание этой увядающей, но чересчур похотливой Марлен оказалось смешнее, чем было на самом деле.

— И ты возвращался к ней, ты поимел ее несколько раз?

— Я ее трахал, давай будем называть вещи своими именами, Мари. Да, я божественно кувыркался с ней каждый раз, когда заставал ее в их коридоре прильнувшей глазом к замочной скважине… но именно она поимела меня. Я лишь трахал Дитрих, на которую она удивительно похожа, ты не находишь? Уверяю тебя, каждый раз, когда я трахал ее, я на самом деле трахал Марлен.

Мари хохотала; встреча с коллекционершей картин Шама выставила меня настоящим посмешищем. С презрительной доброжелательностью она сказала:

— Бедняжка Дени, мой бедненький Дон Жуан, действительно, тебя трахают женщины, а ты, как я вижу, ни одной не можешь отказать…

— Может ли женщина понять, что, на самом деле, представляет собой мужчина? Хочешь, я скажу тебе, кто такой мужчина. Я признаюсь тебе в том, в чем ни один мужчина никогда не признается женщине.

— Давай, мой бедный Дени, я очень, очень любопытна, — медленно протянула она утомленным голосом и щелкнула зажигалкой, прикуривая сигарету.

— То, что происходит в мозгу мужчины — это нечто особенное, уверяю тебя, — продолжил я, взвешивая каждое слово. Я с удовольствием вел тяжелый «Бьюик» по пустынным улицам Парижа. Было начало июля, и ночи стояли теплые.

На самом деле, я не знал, как и каким образом поведать ей то постыдное и скандальное, что чувствовал в себе.

— Как бы поточнее объяснить тебе, Мариетта, что я пытаюсь обрести… начиная с того самого полудня… ты знаешь, я рассказывал тебе… проведенного в отрочестве во дворце на берегу озера.

— Я знаю, знаю… Я знаю твою историю наизусть… — раздраженно оборвала меня Мари.

Однако я продолжил, не обращая внимания на ее замечание. Горло сжимало так, что перехватывало дыхание, и от этого я слегка заикался:

— Как передать словами чувство отчаяния от потери того, что составляло предмет восхищения той женщины, — ты знаешь о ком я, когда она прошептала: «Посмотри, как ты красив»? Осознание моей подростковой красоты, обретенное в тот момент перед зеркалом в их комнате, где эта женщина с телом светящейся белизны словно растворялась в свечении моего собственного тела, еще так похожего на женское, — уверенность в том, что я еще не превратился ни в мужчину, хотя был в состоянии сильнейшей эрекции, ни в женщину, потому что был в состоянии эрекции; убежденность, что я не был ни мужчиной, ни женщиной, а чем-то иным, стоящим над половыми различиями делали меня желанным для самого себя, словно я вдруг стал своей собственной любовницей и своим собственным любовником… Ты понимаешь, Мари?

— Извини, Дени, но я не понимаю, совершенно не понимаю, о чем ты говоришь.

— Скажем так: я хотел бы объединить в себе два противоположных желания — поглотить, будучи поглощаемым. Улавливаешь, что я хочу сказать?

— Все меньше и меньше, — призналась Мари и рассмеялась одновременно как друг и как недруг.

— Быть одновременно охотником и добычей, быть одновременно сухим и мокрым, твердым и мягким, близким и далеким. — После короткой паузы я продолжил: — По правде говоря я всегда буду сожалеть о безвозвратно ушедшем детстве, как сожалеет, и всегда будет сожалеть о нем каждый мужчина. Взрослый мужчина — это обросшая волосами крыса, плешивая крыса… да, неравномерно обросшая… Отвратительно, правда?