Дан Цалка - На пути в Халеб

Весной того года один из ямун пас в степи овец. Однажды вечером пришедшие навестить его жена и дети обнаружили, что пастух мертв, а овцы исчезли. Ямун не сомневались, что это проделки аджарие, племени, с которым они враждовали десятки лет. Впервые за всю историю ямун обратились в беэр-шевскую полицию. В полиции знали об их связях с контрабандистами и подозревали в содействии нелегальным переходам через границу. Тем не менее приступили к поискам, которые велись упорно и долго, но овец так и не нашли, ни у аджарие, ни в каком другом месте. Следы вели за Иордан, ямун сами пересекли границу, но вернулись с пустыми руками.

На следующий сезон Юнис и молодые ямун снова присоединились к археологам. Даже археологи, наученные горьким опытом с кочевниками, признавали очарование людей этого племени. Зимой Циммер и Гросс выступали в Тель-Авиве с лекциями в надежде собрать какие-нибудь средства в помощь ямун, но время было трудное, и публика слушала равнодушно. В конце концов набралась небольшая сумма, и ее присовокупили к муке, мылу, сахару, табаку и спичкам — обычной дотации, которую муниципальные власти Беэр-Шевы выделяли бедуинам.

В те дни Циммера привлекала неприхотливость людей племени ямун. Ему нравилось, что у них нет общественных молитв, что своих мертвых они хоронят просто под грудой земли и камней. Никаких надгробий, надписей или эмблем. Его трогал вид их стариков: сидят себе, смотрят на мир обращенным внутрь взором, ничего не замечая кругом, а жизнь идет так, словно в любую минуту может прийти смерть, и никаких сомнительных мер предосторожности принимать нет смысла. И вот они сидят со слегка удивленными лицами, будто проиграли не вполне понятную им партию, однако признают, что игра велась честно, и не обижаются, и ни на что не жалуются.

Все восемь лет, что Циммер служил в армии, ему не доводилось встречаться с ямун. Он снова услышал о них лишь за четыре месяца до демобилизации. У Циммера было открытое приятное лицо, на котором странной и неуместной казалась даже тень печали. Видно было, что он борется с растерянностью и старается не судить сгоряча. Он надеялся, что его оставят на одной из баз в окрестностях Тель-Авива, но его направили в полк Иехезкиэля Равива, проводивший зимние учения на полигоне. Циммер отслужил в Негеве несколько лет. Когда отрезвел от первых восторгов, стал ценить тишину и безмолвие. Назначение на учебные маневры он воспринимал как результат досадного столкновения амбиций, сведения каких-то счетов; он давно хотел уйти из армии, надоело жить в постоянной готовности, получать жалкую зарплату, чувствовать уколы мелочных конфликтов. Он думал устроиться в фирму своего приятеля, который предложил ему работу в начале того года, да и жена все время напоминала об этой удачной возможности.

Циммер направился в кабинет Равива, размышляя о погоде, о новом креме для бритья, который тут же впитывается в кожу, о песке на зубах и о Равиве тоже — о том, что в последнее время он так старается выслужиться и прославиться, что сделался подозрительным и агрессивным.

В приемной его встретила секретарша, имевшая привычку каждую неделю менять цвет волос. Солдатская форма ладно сидела на ней. На сей раз волосы ее были темнокаштановыми, а лак на руках — вишневым. Она с любопытством посмотрела на него. Женщины начали интересоваться им совсем недавно, он так и не понял почему и очень смущался.

— К вам старший лейтенант Циммер, — сообщила секретарша в маленькое окошечко в стене.

— Входите, Циммер, — громко пригласил его Равив. Бессознательно Циммер взглядом поблагодарил секретаршу за ее неравнодушие. Командир полка сидел за столом, чуть склонив крупную седую голову с коротко остриженными волосами и недовольно поджатыми губами. Он недоверчиво глянул на Циммера и сказал:

— Знайте, что не я вызвал вас в полк.

— Это не имеет значения, — проговорил Циммер. Будучи амбициозным, он в молодости интересовался только математикой и немного археологией, рваться к власти ему претило. Ему одинаково трудно было как отдавать приказы, так и подчиняться, и даже после нескольких лет службы армейская иерархия, по сути, казалась ему чем-то нереальным.

— Я отправляюсь на базу через восемь дней. Когда вы будете готовы?

— Когда скажете, — ответил Циммер.

— Тогда, может быть, завтра утром? И захватите с собой Яари, — сказал Равив.

Они засиделись допоздна, сверяли карты, планы.

— Не забудьте, отправляясь на полигон, взять пулеметы, — предупредил Равив, прощаясь. — Недавно там убили нескольких солдат. Бросили в лагерь гранату, ну и так далее.

— Нелегально перешедшие границу?

— Не знаю, с той ли, с этой ли стороны. Я не специалист по арабской душе, как все прочие. — Он пожал Циммеру руку.

На улице шел дождь. В Негеве, должно быть, по-прежнему ясно. На территории базы вдоль дорожек успела образоваться топкая грязь. Машины двигались медленно. Газеты и объявления вымокли. Он покрутился на улице Бен-Иегуда, заглянул в кафе и купил несколько пакетиков чая и кофе. За длинными низкими столиками сидели женщины среднего возраста, по две-три за каждым. Они ели пирожные и курили, а на коленях у них сидели комнатные собачки и пытались привлечь внимание хозяек. На стойке и в витринах громоздились сласти и выпечка в веселых праздничных упаковках. Вынесенные на улицу, на покатый тротуар столики намокли. Слабый свет в зале успокаивал. Цимер позвонил Яари.

— Я прихвачу охотничьи ружья, — сказал Яари молодым бодрым голосом. Ему было двадцать пять, он был жизнерадостен и смышлен. Циммер слегка завидовал его успеху у женщин и красивому лицу.

Им не раз случалось выбираться на недельную охоту. Хорошее настроение и уступчивость не покидали Яари даже в минуты ошибок и неудач, даже в присутствии мрачного по вечерам Циммера. Циммеру было неведомо истинное наслаждение охотой, вносившей оживление в размеренную спокойную жизнь — маленькие неожиданности и приключения, заряженное оружие. У Яари было несколько охотничьих ружей, два — отлично выполненных и красивых, с вырезанными на прикладе фазанами в высокой траве и тому подобными картинками. Он сам изготавливал пули, не довольствуясь покупными, хотя те были дешевы. Он набивал гильзы порохом чуть плотнее, чем требовалось. Когда Циммер приехал домой, дети уже спали. Он немного посидел с женой, собиравшей ему в дорогу белье и теплые свитера.

— Еще несколько месяцев, — сказала она, — и мы отметим твой уход.

Ее черные глаза смеялись. Циммер погладил блестящие курчавые волосы. Он мог поклясться, что, когда женился, у нее в ушах висели сережки, а теперь их не было. В магазине она всегда затевала ссору с продавцом, и, если выходила из себя, утихомирить ее было не так-то просто. Циммер улыбнулся ее веселому виду.