Дан Цалка - На пути в Халеб

— Закуришь? — предложил Циммер.

— Мне бы хотелось помыться, — ответил Юнис, озираясь кругом.

Циммер вынул из раковины грязные чашки и тарелки. Юнис подошел к раковине, снял куртку и платок, засучил длинные рукава рубахи. Он умывался тщательно, не торопясь. Циммер вспомнил о его стыдливости и сел к нему спиной. Юнис вытирался, глядя в окно на оставленную во дворе лошадь.

— Хотят, чтобы мы ушли с нашего места, — сказал он.

— Да, я слышал, — отозвался Циммер.

— Это наша земля, она записана за нами, независимо от того, чья тут власть.

— Другая земля может быть не хуже этой, — заметил Циммер.

— Другая земля не для нас. Нас всего несколько семей. Нам никто не поверит. Не убивали мы верблюдов у аджарие, зато они как-то раз украли у нас овец.

— Аджарие не стали бы убивать своих собственных верблюдов, не стали бы убивать водителя, который возит им продукты, не стали бы стрелять в солдат.

— Никто не может быть уверен, что аджарие этого не сделали.

— Ошибаешься, — возразил Циммер.

— Может, у вас есть их осведомитель?

— Я хочу задать тебе один вопрос.

— У нас такого осведомителя нет, нас слишком мало, — сказал Юнис. Он достал из кармана сигареты и протянул одну Циммеру, будто предлагал какое-то необыкновенное лакомство. Это были сигареты иорданского производства, которыми контрабандисты расплачивались с ямун за услуга по пути из-за границы в Газу.

— Зачем бедуину стрелять в солдата? Этого я понять не могу Ответь мне только на один этот вопрос. Солдат ведь не тронет бедуина.

— Всякое может случиться, — нехотя протянул Юнис.

Он встал и принялся ходить по кабинету.

— Солдаты стреляли в Фаиза и ранили его в лицо, — произнес он наконец.

— Кто такой Фаиз?

— Мой младший брат.

— Что-то я не помню, чтобы у тебя был брат.

— Никто не хотел Фаизу верить. — Лицо Юниса помрачнело, нос заострился.

— Почему они стали стрелять? Возможно, он угрожал им? Возможно, шутки ради поднял руку с оружием?

— Не знаю. Мы не носим оружие.

— Когда это случилось?

— Год назад, рядом с могилой Зайда [40] Александр Зайд (1886–1938) — один из основателей еврейской обороны в Палестине, где жил с 1904 г. среди еврейских земледельцев второй алии . Прославился как еврейский страж сельскохозяйственных угодий, разоряемых арабами, и был убит на посту. На месте его гибели, рядом с Шейх-Абрек в Изреэльской долине, стоит памятник — конная статуя работы А Мельникова. Образ Зайда стал символом самопожертвования во имя любви к родной земле. . В него стреляли из машины, на ходу, как будто в зверя. Фаиз был один, истекал кровью.

— Он был на территории киббуца?

— Нет, — ответил Юнис.

— Вы ведь не в лучших отношениях с киббуцем?

Юнис молча отвел взгляд.

— А что было потом?

— Ничего не было потом.

— А кто бросил гранату?

— Я ни о какой гранате не знаю.

Циммер с удивлением отметил игривые нотки в ответе Юниса — тот явно хотел придать своим словам меньше значимости. Была в этом своеобразная изысканность, а возможно, и чувство чести, свойственное живущим в одиночестве людям, которое не допускает откровенной неправды, подобно тому, как в детской игре, когда невозможно нарушить клятву и невозможно ее не нарушить, тут же клянутся в обратном.

— Что-то с трудом верится, — сказал Циммер.

— Возможно, — промямлил Юнис.

— Хотят, чтобы вы ушли оттуда, потому что хотят избежать кровопролития.

— Мы и так вымираем, на то воля Бога.

— Я приеду к вам — хочу поговорить с людьми.

— Нет ничего проще, — сказал Юнис. — Все запросто поместятся в одном шатре.

— Я заеду через несколько дней.

— Ты что, веришь злобным слухам, которые распускают про нас?

— Это не слухи, Юнис, — ответил Циммер.

Юнис, не говоря ни слова, встал, минутку постоял у окна, глянул через стекло и снова вернулся к столу. Он не спеша сунул сигареты и спички снова в карман, задумался, прислонившись к стене, вздохнул украдкой и стал деловито собираться, надел куртку, обмотал голову платком. Ни небрежная одежда, ни мелкие шрамы на лице не могли скрыть его аристократизма — казалось, этот человек может подолгу бывать в одиночестве, отличается редким самообладанием и детской готовностью с гордостью поставить на карту многое и в то же время устал от невезения. Глаза смотрели равнодушно. В них застыл какой-то вопрос, но Циммер не понял какой.

— Когда ты думаешь продать лошадь?

— Завтра базарный день.

— Хочешь, потом встретимся? В Беэр-Шеве?

Юнис покачал головой.

— Ты не хочешь?..

— Прошу меня извинить, но мне необходимо незамедлительно возвращаться обратно. — Ответ прозвучал вежливо и отчужденно.

После его ухода Циммер еще какое-то время постоял у стола, потом пошел поговорить с Лави, который теперь был осторожен и следил за каждым своим словом. Через пыльное стекло на стене смотрело на них наивное лицо президента.

— Они уйдут или нет?

— Я думаю, да, — ответил Циммер.

— Надеюсь, что уйдут, для их же пользы, — холодно заметил Лави. — Я слышал, их называют волками, — в самом деле, точно голодные волки.

Циммер не забыл снисходительной улыбки на лице Лави, но теперь, в кабинете канцелярии, этот офицер разведки, казалось, не сильно отличался от него самого. Лави выбрал в университете арабский, многие знаменитые востоковеды весьма лестно отзывались о его дипломной работе, которую к тому же было увлекательно читать — что возможно, только если искренне любишь свой предмет. Поэтому и ему тоже, даже если нынешняя профессия вполне его устраивала, пришлось побороть свои чувства или хотя бы память о том, что чувствовал несколько лет назад. Циммер, как и прежде, с горечью подумал о естественном процессе девальвации мыслей и чувств человека.

На следующее утро позвонил Гросс. Циммер попросил навестить его дома или подъехать в лагерь. Гросс предпочел лагерь:

— Мне не мешает немного проветриться.

Он прибыл в полдень, на такси.

— Сначала скажи, что тебе нужно, а потом поболтаем, — сказал Гросс.

Он был в элегантном синем плаще и черной меховой шапке и тяжело ступал, вытянув вперед голову и близоруко глядя сквозь толстые стекла очков.

— Я не могу пойти с тобой к ямун, — сказал он наконец. — Прости, но у меня больше нет на это сил. Я устал. Каждое утро я пытаюсь запастись силами на предстоящий день. Все стало значительно труднее. А ты — ты счастлив?

— Ты и впрямь утомился, иначе не задавал бы мне таких вопросов, — улыбнулся Циммер. — И все же, что они, по-твоему, должны сделать?

— Ну откуда мне знать, что для них лучше? Если более десяти из них замешаны в нападениях и угодят в тюрьму, им наступит конец.

— Так лучше, чтоб они ушли?

— Не знаю, — ответил Гросс.