Александр Александров - Пушкин. Частная жизнь. 1811-1820

— Кто эта молоденькая дама в столь глубоком трауре? — спросил Пушкин у Пущина.

— Это мадам Смит, — пояснил тот, — она дальняя родственница Егора Антоновича, вдова…

Вдовушка? — обрадовался Пушкин. — Мне это нравится. И хороша собой! Что ж ты мне про нее не говорил?

Мадам Смит сошла по ступенькам кареты и уже на пороге дома взглянула в сторону лицеистов и сделала общий легкий поклон. Молодые люди ответили ей.

— Сам виноват, давно не был у Егора Антоновича, — тихо сказал Пущин. — Она француженка, после смерти мужа, англичанина, живет у Егора Антоновича в семье, очень милая и весьма приятная во всех отношениях женщина.

— Это мы проверим, во всех ли? — хохотнул Пушкин. — Или ты против? Тогда не буду мешать другу!

— Я не против, но как посмотрит на это Егор Антонович? К тому же она только что овдовела, двух недель не прошло.

— Егор Антонович — кисейная барышня, пошел он на хрен с его политесом! А мадам Смит не похожа на затворницу.

— Никак не могу понять, отчего ты так не любишь Егора Антоновича!

Карета отъехала, двери за дамами закрылись, и Пушкин сказал Пущину:

— Пошли? И запомни, для нас, молодых людей, вдова из общества — это подарок судьбы!

Госпожа Смит, сухощавая, с правильными чертами лица брюнетка, в черном шерстяном платье с белыми плерезами, однако, с шалью, накинутой на плечи, уже сидела на балконе с книгой в руке. Перед ней стоял маленький ломберный столик, на котором лежали письменные принадлежности, листы бумаги.

Сначала на балкон выглянул Большой Жанно и бархатным голосом сказал:

— Добрый день, мадам Смит, мы вас не побеспокоим?

— Рада вас видеть, Жанно! А кто это с вами? — улыбнулась она. — Попробую угадать? Это знаменитый Пушкин.

Пушкин встал на порог балкона и был теперь почти вровень с Большим Жанно, стоявшим на полу комнаты.

Он пристукнул ногой и представился:

— Александр Пушкин, недоросль…

— Да нет же, — посмотрел ему в глаза Жанно, — вполне дорос…

Пушкин улыбнулся, а мадам ничего не поняла, была она француженка, вдова англичанина, и сии тонкости диалога с каламбуром, прозвучавшие по-русски, остались ей непонятны.

— Мадам тоже пишет? — поинтересовался Пушкин.

Егор Антонович попросил перевести пьесу для представления с лицейскими, но я вижу, что перевести мало, надо кое-что и дописать. А почему вы у нас не бываете?

— Я не знал всех наших внутренних происшествий. Друзья не посвятили. Теперь все изменится, мадам, — улыбнулся Пушкин, — коли у Егора Антоновича такая прелестная родственница.

— Значит, вы будете участвовать в спектакле?

— Этого я вам не обещаю, я не охотник до лицедейства.

— А до чего же вы охотник?

— Не заставляйте, мадам, отвечать меня на этот вопрос. Я боюсь показаться нескромным, так сразу, едва познакомившись с вами…

— Вы не охотник до лицедейства, но мастер играть в слова. Вас трудно переиграть.

— Я не играю нынче, я искренен. Мой друг может подтвердить, что я всегда искренен. Он посмотрел на Жанно.

Тот наклонил голову в одну сторону, в другую и пробормотал:

— Ну, разумеется… Я подтверждаю, мадам.

— Ну, разумеется, — ответила она. — Ведь вы — его друг!

в которой Николай Михайлович Карамзин обедает с царской семьей. — Описание императрицы Марии Федоровны. — Камер-пажи. — Анекдоты Александра Львовича Нарышкина. — За честную службу сделайте меня арапом. — Истории граф Карамзин. — Государь интересуется княжной Туркестановой. — Нелединский-Мелецкий получает заказ от императрицы на стихи по случаю бракосочетания великой княжны Анны Павловны и принца Оранского. — Стихи пишет Пушкин. — Нелединский-Мелецкий придумывает себе подагру. — Часы от императрицы юному стихотворцу. — Пушкин щупает в темноте престарелую фрейлину Волконскую. — Жалоба императору. — Князь Горчаков делает куверты и советует Пушкину не волноваться. — Осень 1816 года.

Царская семья летом обедала то в Лебеде, то в Розовом павильоне, а вот сегодня собрались по-семейному, в Камероновой галерее: сам Александр Павлович, обе императрицы, вдовствующая Мария Федоровна, прибывшая из Павловска, и Елисавета Алексеевна, супруга царя.

К обеду, по обыкновению, были приглашенные: начальник Генерального штаба князь Волконский; обер-гофмаршал Александр Львович Нарышкин, главный директор императорских театров, любимый Марией Федоровной за легкий нрав, анекдоты и шутки; престарелый сенатор князь Юрий Александрович Нелединский-Мелецкий, толстый, маленький, плешивый; посланник одного из немецких домов, сухопарый немец с выпученными глазами на замученном лице, и впервые историограф Николай Михайлович Карамзин, который наблюдал и все примечал, две-три безгласные фрейлины.

У дверей столовой их встретил немолодой арап мрачного вида, с русским курносым лицом, в придворной ливрее с золочеными орлами.

Императрица Мария Федоровна появилась в сопровождении двух камер-пажей, дежуривших сегодня и сопровождавших ее повсюду; подростки были в зеленых галунных мундирах с красным воротником и казимировых белых панталонах. Шла она, переваливаясь на высоких каблуках, и была так туго зашнурована, что еле дышала. Как и государь, императрица всегда приветливо улыбалась, так же, как и он, она была близорука, но лорнеткой, в отличии от сына, не пользовалась. На ней было короткое платье декольте с высокой короткой талией и с буфчатыми рукавчиками, на голой шее три нитки жемчужного ожерелья, у левого плеча, на черном банте, белый мальтийский крестик, белые лайковые перчатки и башмаки с высокими каблуками. Как впоследствии понял Карамзин, таково было ее ежедневное одеяние, исключения составляли только торжественные случаи. Сын оказывал императрице все знаки внимания, подчеркивал ее главенство, и потому она приковывала внимание и всех остальных. Один из камер-пажей ловко отодвинул и в меру придвинул стул, пока Мария Федоровна садилась. Двое других камер-пажей служили Елисавете Алексеевне, которая была тиха и неприметна, как мышь.

После императриц и императора стали усаживаться и другие.

Мария Федоровна положила веер на золотую тарелку справа, которую любезно приподнял ее камер-паж, потом сняла и положила сверху перчатки, после чего паж убрал тарелку на столик у стены столовой. Карамзин обратил внимание, что камер-пажи служат за столом, в отличие от появившихся официантов, без перчаток.

За каждыми двумя стульями встали официанты, напудренные, в белых перчатках, мундиры в галунах с орлами, на ногах — шелковые чулки, туфли с пряжками.

Мария Федоровна, не поворачивая головы, протянула назад к камер-пажу руку с тремя соединенными пальцами, которую юный паж вложил золотую с бриллиантами булавку; этой булавкой императрица сама ловко приколола к пышной открытой груди, на самый край декольте, салфетку с вензелем Александра.