Алекс Тарн - В поисках утраченного героя

Они не могли не победить — Ицхак и его город — и они победили. Нужные слова вползли в нужные строчки нужных бумаг; в нужных местах, припечатанные нужными штампами, повисли закорючки нужных подписей, свершилась вожделенная легализация. Слова «Гинот Керен» перекочевали из ябедных списков в параграфы государственного бюджета; теперь его жители могли вдыхать воздух Самарии на вполне законных — по крайней мере, в пределах Страны — основаниях.

Правда, на Ицхака Лави эта полная и безоговорочная победа оказала неожиданное действие. Он словно сдулся, съежился, усох — как будто десятилетняя неравная борьба с мельницами судьбы — из тех, что мелют не зерно, а человеческие жизни — как будто эта борьба наполняла не столько его время, мысли, воображение, сколько его самого — физическое тело, то, что еще именуется плотью, — как кровь наполняет сосуды; и теперь, с окончанием борьбы, кончилось и наполнение… — и кровь, и воздух.

Он не умер, нет — во всяком случае, не сразу — а просто перешел в полное распоряжение жены, и когда та, воспрянув духом, решила переехать в Петах-Тикву — поближе, как она выразилась, к цивилизации — не возразил ни словом. Где-то там, в высокоразвитой цивилизации Петах-Тиквы, они и растворились, можно сказать — без следа. Если, конечно, не считать таковым поселение Гинот Керен — будущий город, памятник девочке Керен Лави. Некоторые из его жителей восприняли отъезд супругов Лави как предательство. С точки зрения других ничто не могло лишить Ицхака вечных лавров героя…

Что тут скажешь? — Повседневность и впрямь требует иного вида храбрости и упрямства. Да и есть ли они в природе — герои? Или нас слишком пичкали в детстве греческими мифами про безмозглого убийцу Ахиллеса и профессионального мошенника Одиссея? Что нам они и убитая ими Гекуба? Пусть творят свои кровавые подвиги там, на своих берегах, к северу от нашей земли. Здесь же не признают ни героев, ни кумиров.

— Между прочим, — вдруг проговорил Беспалый, — Тали из секретариата утверждает, что этот Арье Йосеф никакой не Арье и даже не Йосеф. На самом деле он из Русии. Сменил по приезде и имя, и фамилию. Что вы на это скажете?

Он выдержал паузу, ожидая от слушателей изумленных возгласов, вопросов и других проявлений заинтересованности. Но мы молчали, глядя на дома Гинот, плывущие в пыли за окнами тойоты.

— Фамилия у него Йозефович! — сообщил Бенда, так и не дождавшись ничьей реакции. — А насчет имени еще круче: то ли Лео, то ли Леон, то ли вообще Леонид. Что вы на это скажете? Кого из них искать будем?

— Всех сразу, — мрачно ответил Вагнер, останавливая машину перед одним из домов. — Вылезайте, приехали.

Нас встретила Ольга — дочь Арье Йосефа. Рядом с ней, держа мать за подол и опасливо поглядывая на вошедших мужчин, переминалась девчушка лет двух-трех.

— Вот, болеет, — виноватой скороговоркой произнесла Ольга после первых приветствий и погладила ребенка по пушистой макушке. — Она болеет, а я больничный взяла. А скоро и муж подъедет. Я ему позвонила насчет отца, так он сказал, что приедет искать. Хотела сама пойти, да вот ее не с кем…

Вагнер поднял руку, и она послушно смолкла, уставившись на него со смешанным выражением надежды и вины, как будто отец пропал не сам по себе, а именно из-за нее, недоглядевшей, не принявшей нужных своевременных мер.

— Стоп, госпожа Ольга, — сказал Вагнер. — Давайте все по порядку. Значит, он вышел из дому в половине десятого в направлении Эйяля и обещал вернуться к одиннадцати. Так?

Ольга кивнула с лихорадочной поспешностью.

— Так. Пошел документы забрать. Карп ему документы оставил. По работе. У отца своего. Только взять документы — и вернуться. А в двенадцать я ее покормила, а сама думаю: где же он? Туда ж дороги полчаса максимум, если очень медленно. А он медленно не ходит. Он только быстро, такой человек. Позвонила. А телефон отключен. А он никогда не отключает, такой человек. Он очень аккуратный, никогда…

Она вдруг поднесла ладонь к лицу и всхлипнула, продолжая другой рукой машинально поглаживать дочку, словно заземляя таким образом электрический заряд своей растущей тревоги.

— Мама! — требовательно позвала девочка.

— Извините… сейчас, Тали, заинька, сейчас… извините.

Мы молчали, пряча глаза. Виноватая интонация женщины, испуганный ребенок, телефонная трубка в кармане передника — чтоб поближе, чтобы побыстрее ответить, когда все-таки позвонит… если все-таки позвонит… позвонит ли?.. Запах пригоревшего молока; на журнальном столике, рядом с детским рожком и тряпичным медвежонком — раскрытая лицом вниз старомодная записная книжка — его, отцовская, нынче такими не пользуются. Необъяснимое, не передаваемое словами ощущение несчастья, произошедшего где-то, непонятно где, непонятно как, никем еще не виденного, не доказанного, не зафиксированного официальным протоколом, но уже по-хозяйски расположившегося здесь, в теплых комнатах человеческого жилища — в кресле, на кровати, в воздухе, в ящиках комода.

— Ну мама!

— Последний вопрос, госпожа Ольга, — сказал Вагнер. — Как он был одет? И взял ли с собой что-нибудь помимо одежды? Например, оружие?

— Был? — переспросила женщина. — Почему вы говорите о нем в прошедшем времени?

Она хватанула ртом воздух, глаза наполнились слезами; теперь Ольга выглядела увеличенной копией обиженного ребенка, вцепившегося в ее собственный подол.

— Вы что, думаете…

Вагнер смущенно кашлянул.

— Ничего мы не думаем, госпожа. Просто расскажите, во что он оделся, перед тем как выйти из дому. Обычный вопрос, не так ли?

Ольга судорожно кивнула.

— Да-да… извините. Светлая футболка с короткими рукавами. Шорты, тоже светлые. Кроссовки. Все.

— Оружие? — напомнил равшац.

— Да, — тихо сказала женщина. — Он взял пистолет мужа. Я еще подумала: зачем это? Он никогда не брал с собой пистолет. И муж тоже не брал. Понятия не имею, зачем мы его купили. Лежал себе в сейфе… а тут вдруг… зачем?

— Вот и спросила бы его, — вдруг вмешался Питуси.

— Я и спросила. А он усмехнулся так и говорит: «Хамсин. Мало ли что». И все. Поцеловал Тали и меня… Я спросила, когда вернется. — «К одиннадцати». И все.

— Поцеловал? — переспросил Вагнер. — Типа распрощался?

— Что? Нет-нет, что вы… Это он всегда так делает. Всегда. При чем тут…

— Ну ма-а-ама-аа! — девочка в очередной раз дернула мать за подол, всхлипнула и зашлась густым решительным ревом.

Мы вышли на улицу.

— Да, — Беспалый многозначительно покачал головой. — Да. Что вы на это скажете?

— А чего тут говорить? — фыркнул Питуси. — Арабоны, понятное дело. Или бедуины. Пистолет он взял. Идиот. Бедуин за двадцать шекелей сестру удавит, а уж за ствол… Знаешь, почем пистолет на черном рынке?