Людмила Бояджиева - Пожиратели логоса

— Кто ты? Кто?

— Твоя путеводная змея, — тело секретарши завернулось винтом и распрямилось, как хлыст: — Сегодня у нас праздник! Поздравляю, Николай Гаврилович с ответственным рубежом — ваш показатель подлости перевалил за отметку низшего ранга. Те, кому принадлежит власть, оказали тебе честь перейти на следующую ступень. — Секретарша открыла папку. — Все твои заслуги учтены мною с крайним вниманием. Не буду вдаваться в детали, напомню главное, своими словами. — Ты голосовал за комиссию по нравственности. Закон прошел, но кого он волнует? Загляни в любую подземную торговую точку, и получишь полный набор печатной и видео продукции на самый извращенный вкус. Большой плюс в твою пользу — твое ведь дело, чистота «атмосферы» столицы. Педофилы из российской глубинки наводнили Интернет и мировой рынок самодельными порнофильмамы — стараются наши ребята. А ты — их крыша.

— Я… я никогда не интересовался этим проблемами…

— Конечно, понимаю! В твоем пионерском детстве не было таких картинок. И фильмов с первоклашками о садомии при участии впечатляющих негров и утонченных садистов не видели даже ответственные комсомольские работники. Мальчишки твоего двора стреляли из рогатки по воробьям. Петька даже выбил глаз кошке! А собственную маму задушить чулком? Не было такого при товарище Брежневе? Говоришь, советские чиновники замалчивали правду… Но сегодня никто ничего не замалчивает. В твоем отечестве каждый третий подросток пробовал наркотик. А каждый пятый — наркоман и алкоголик. Совестливая общественность орет до хрипоты: погибаем, спасите, кто может! А кто, кто тут может? У власти сплошные Пофигисты и Сволочи. Уж мы постарались. И ты не подвел. Как это ты не причем? А кто? Кто? Врожденные монстры? Чекотилы? Они, родимые. Но не только! — искусительница захохотала, захлебываясь шипением и свистом. — И вот такие милые папашки — народные поводыри. Ты помогал нам уже тем, что мало мешал. Нет, ты совсем не сопротивлялся, прозорливый пузан. Ты не напечатал стихи Трошина. А ведь должен был помочь, должен! Скажешь, мелок он для того, что бы с ним валандаться — пробивать, вытаскивать, кому-то что-то доказывать про спасение вечных ценностей? Не созвучен жесткой «открытости» теофиловский жизнеутверждающий пафос? Врешь. Ты смотрел в корень — интуиция верного служащего Алярмуса не позволила тебе совершить ошибку. Три звезды за это, Николай Гаврилович! Ошибка могла бы стать роковой. Твой школьный дружок Избранный.

— Слушай, Ксюш… голова совсем тухлая. Хватит, а? Не нравится мне эта игра. Завтра поговорим, — мученически корчился Николай, осознавая краем сознания, что вот и дождался накарканного женой инсульта.

— Зачем откладывать торжество? Поздравляю — столько побед! Возможен переход в высшую касту. Сейчас и пометим! — секретарша поднялась, извиваясь кольцами, как готовящаяся к нападению кобра и протянула к застывшему от ужаса Николаю Гавриловичу гибкие отростки. Он не успел спрятать руки за спину. Чертовка поймала их и сжала. Николай задергался, пытаясь высвободить пятерни из её рук, оказавшихся клейкими и распухшими, как разложившиеся сосиски. Впрочем, в глазах потемнело от ужаса: сузившееся до безобразия червеподобное тело секретарши свернулось на ковре и выскользнуло из платья… Шипение, скрипнувшая дверь в ванную и гул труб сопровождали её исчезновение.

Придя в себя, Николай с облегчением осознал, что стал жертвой галлюцинации на почве переутомления и, возможно, алкогольного отравления. Инсульт — это паралич, обморок, карачун. Паралича не было. Хороший коньяк в таком случае — лучшее средство. Он потянулся к рюмке и не узнал собственной руки — узкогорлый коньячный бокал сжимали похожие на щупальца лиловые чешуйчатые пальцы.

… У дверей палаты раздался шум спорящих голосов, дверь приоткрылось, больной увидел лохматую голову, близорукий прищур глаз и болтающиеся на шнурке очки. Было похоже, что Теофил отбивается от преследователей.

— Колян, они говорят, к тебе нельзя… — он лягнул налегавшего на него санитара.

— Впустите посетителя, — распорядился лежащий с былой начальственной требовательностью. Филя вошел, прикрыв за собой дверь. Вернул на место очки и перевернувшийся чуть ли не задом наперед свитер.

— Стерегут, прямо как в мавзолее, — он огляделся и присел на стоящий у кровати красиво выгнутый стул. — Я позвонил к тебе домой, жена сказала ты обжегся. Ну и помчался сюда. Может, тебе нужна кровь? У нас ведь одна группа — самая обыкновенная — первая. И резус одинаковый.

— Нет, не одинаковый!.. — грозно прорычал Николай, приподняв голову: — Уйди! Уйди же…

— У меня книга вышла… Маленькая, — смущенный поведением больного, с фальшивой бодростью отчитался Теофил. Было ясно, что разговор, ради которого явился сюда, не получится.

Покинув в панике жуткое место, поглотившее Севана, Теофил несся сквозь кладбищенский парк, не чуя под собой ног. Им совсем не интересовались вальяжно стоящие бронзовые мужчины и строгие охранники. Опомнился беглец на шоссе, голосуя автомобилям. Куда ехать, кому рассказать об увиденном? К Очину, что бы оказаться запертым в психушку? Нет, понять мог только Николай. Но что за наваждение! Он оказался в больнице и, кажется, не способен врубиться в ситуацию. Блуждающий взгляд, мокрое, как после бани, воспаленное лицо.

— Сильно болит? У тебя, похоже, сильный жар, старик… — Филя сник. Мне лучше прийти завтра.

— Погоди! Придвинься. Ближе, ближе… — Николай отдышался и горячо прошептал в Филину щеку: — Ты оказался прав, Моцарт! Все правда, все. Та шкура… Ха-ха-ха… Для меня приготовлена. Для меня… Я не заметил, как стал монстром. А началось с пустяка… — Задыхаясь, он упал на подушки. Заглянувшая медсестра поспешила удалиться, повинуясь отчаянному взгляду больного.

— С родинки? — Филя отпрянул, косясь на забинтованные руки. Николай заговорил быстро, не поднимая век:

— На поляне у фабрики я продал душу дьяволу… Эх, что я тогда понимал — мальчишка… Но потом… Слушай, Филя, самое страшное: там, в Афгане должен был упасть на гранату я! Не сержант Петренко — я! Нас было семеро, я и Сашка шли первыми. Она шипела у моих ног, за моей спиной замерли ребята. Долго, так долго… Секунды могут стать вечностью. Мы все стояли, а Сашка был за моим плечом. Он оттолкнул меня и бросился на землю… Нас расшвыряло во все стороны. Живых. Вся сила пришлась на Сашкину грудь, в которой только что билось сердце… Я попал в московский госпиталь с множеством осколочных ранений. Меня наградили за героизм, показывали по ТВ, я говорил слова…. Хорошие слова, про тех, кто остался там. А сам не вернулся на фронт. Стал делать карьеру в Москве. Здесь надо уметь вертеться… Такое доверие — привлекли к помощи Очину! Его-то организации не окажешь, сам понимаешь… Разве я мог поддержать твою версию Уничела? Разве мог рассказать про Ад, на котором свихнулся умом твой Вартанов? Или про наступающий хаос?… Страшно, Филя страшно быть вышибленным из обоймы хозяев жизни. Это тебе нечего терять, можно было остаться чистеньким…Ты всегда восполнял дефицит придумками, сочинял, если чего не хватало приключений, красивой жизни, героических поступков… А у меня не получалось! Я старался быть сильным и делал гадости, гадости… Уходил потихонечку к НИМ… Не хочу! — Больной рванулся, пытаясь подняться.