Хулио Кортасар - Тот, кто бродит вокруг (сборник)

Теперь, когда вы это произнесли, вы могли бы ответить на это утвердительно — да, это смешно, и даже рассмеяться в лицо старой Делькассе, которая своим суховатым голосом попугая объясняла, стоя рядом с желтым дипломом в витрине, что они поступают в индивидуальных пакетах, а также в коробках по дюжине и по двум дюжинам. Один из покупателей вытаращил глаза, как бы не веря своим ушам, а другая, близорукая старушка в юбке до полу, отступала к дверям, желая доброй ночи, доброй ночи, и молодая служащая, ужасно развеселившись, говорила доброй ночи, сеньора Пардо, а старая Делькассе, проглотив наконец слюну, и прежде чем повернуться, пробормотала в конце концов: это все так неприятно, лучше мы пошли бы в подсобное помещение, а вы вообразили себе сына в подобной ситуации и пожалели его, потому что наверняка он не осмелился бы попросить старую Делькассе пройти в подсобку, он же мужчина, и прочее. Нет, сказали или подумали вы (подумали или сказали вслух — какая разница?), я не понимаю, зачем делать тайну или драму из-за какой-то коробки с презервативами, если бы я попросила ее в подсобке, я бы изменила себе, я стала бы твоей сообщницей, и, возможно, через несколько недель я должна была бы повторить это, нет уж, Роберто, один раз достаточно, теперь уж каждому свое, и, правда, я уже больше не увижу тебя голышом, сыночек, это был последний раз, да, коробочку с дюжиной, сеньора.

— Они просто остолбенели, — сказала молодая помощница, умирающая от смеха и все еще представляющая себе тех покупателей.

— Я поняла это, — сказали вы, вынимая деньги, — в самом деле неудобно.

Прежде чем одеться к ужину, она положила пакет на твою кровать, и когда ты прибежал из кино, а было уже поздно, ты увидел белый сверток у подушки и густо покраснел, открыл это и тогда — Дениза, мама, можно войти, мама, я нашел то, что ты… В декольте, очень молодая в своем белом платье, она разрешила тебе войти, смотря на тебя в зеркало как-то необычно и отрешенно.

— Да, а теперь ты сам управляйся, детка, большего я не могу сделать для вас с Лилиан.

Ты уже понял, что она никогда больше не назовет тебя детка, ты понял, что она расплачивается, заставляя тебя вернуть долг. Ты не знал, куда деться, пошел к окну, потом подошел к Денизе и обнял ее за плечи, ты словно приклеился к ее спине, целуя ее в затылок много раз, по-детски мусоля, пока она заканчивала причесываться и искала духи. Когда она почувствовала на шее горячую слезу, она повернулась и мягко оттолкнула тебя, беззвучно смеясь затяжным смехом актрисы немого кино.

— Уже поздно, дурачок, ты же знаешь, Урсула не любит ждать за столом. Хороший был фильм?

Не думать об этом, хотя это становится все труднее в полусне, в полночь, а еще этот москит, женский злой дух не дает уснуть. Вы зажгли настольную лампу, глотнули воды, снова легли на спину; жара была невыносимой, но в гроте, наверное, прохладно, почти засыпая, вы представляли его себе, где белый песок, где теперь уже поистине злой дух склонился над Лилиан, лежащей на спине с открытыми глазами, в слезах, в то время как ты целовал ее грудь и бормотал бессмысленные слова, но, естественно, ты не был способен сделать все как надо, и когда ты это понял, было уже поздно, а женский злой дух пожелал не мешать им, просто помочь, чтобы не натворили глупостей, еще раз старая привычка — так хорошо знакомое тело твое, ты лежишь на животе, надо найти решение среди жалоб и поцелуев, посмотреть внимательно бедра и спину, повторить знакомые рецепты при ушибах и гриппе, заставить тебя расслабиться, тебе не будет больно, большой мальчик не плачет из-за пустякового укола, ну же. И снова настольная лампа, вода, чтение дурацкого журнала, вы позже поспите, после того как сын вернется на цыпочках и вы услышите, что он в ванной, чуть мягкий скрип, и бормотанье того, кто говорит во сне или перед тем как уснуть.

Вода была холодной, но вам понравился этот удар хлыстом, вы поплыли до волнореза, не отдыхая, оттуда вы увидели тех, кто шлепал по берегу, тебя, курившего на солнцепеке, совсем не желавшего бросаться в воду. Вы отдохнули у причала и, уже плывя назад, столкнулись с Лилиан, которая плыла медленно, сосредоточенно и которая бросила вам «привет», что представлялось ей величайшей уступкой взрослым. Зато ты встал с песка тотчас, обернул Денизу полотенцем и загородил ее от ветра.

— Тебе лучше не купаться, вода холодная.

— Я так и думал, у тебя мурашки по коже бегают. Постой, эта зажигалка не работает, у меня есть другая. Принести тебе горячий кофе?

Вы легли на живот, солнечные пчелы начали колоть кожу… шелковистая перчатка песка… некое подобие междуцарствия. А ты принес кофе и спросил, всегда ли они приезжают по воскресеньям и предпочитает ли она остаться еще. Нет, зачем же, с каждым днем уже становится холоднее.

— Тем лучше, — сказал ты, смотря вдаль. — Вернемся и конец, на море хорошо в течение двух недель, а потом надоедает.

Ты подождал, понятно, но в ответ ничего, только ее рука дотянулась до твоих волос, погладила едва.

— Скажи мне что-нибудь, Дениза, не надо так, мне…

— Ну вот еще, если кто-то и должен что-то сказать, то это ты, не превращай меня в паучиху.

— Нет, мама, дело не в том…

— Мы ни о чем больше не должны говорить, ты знаешь, что я это сделала для Лилиан, а не для тебя. Раз ты чувствуешь себя мужчиной, научись справляться теперь сам. Если у ребенка болит горло, ты знаешь, где лежат таблетки.

Рука, ласкавшая твои волосы, соскользнула на твое плечо и упала на песок. Вы взвешивали каждое слово, но рука неизменно оставалась рукой Денизы, голубкой, которая отгоняет боль, ласкает, щекочет, холит и моет насыщенной кислородом водой. Конечно, это должно было когда-то кончиться, раньше или позже, но ты это воспринял как глухой удар, ленточка некоего рубежа должна была упасть в одну ночь или какое-нибудь утро. Ты предпринял первые удалявшие тебя от нее шаги, заперся в ванной, переоделся в одиночестве, долго шатался по улице, но она первая перерезала ленточку в тот момент, когда именно теперь нежно погладила твою спину. Если у ребенка болело горло, она знала, где найти таблетки.

— Не беспокойся, Дениза, — сказал ты мрачно, а рот наполовину был забит песком. — Не беспокойся о Лилиан. Она не захотела, знаешь, под конец не захотела. Что поделать, эта девушка какая-то бестолковая.

Вы выпрямились, а в глаза от резкого движения попал песок. Ты увидел сквозь слезы, что у нее дрожит подбородок.

— Я тебе сказала — хватит, слышишь меня? Довольно, хватит!

— Мама…

Но она отвернулась от тебя и закрыла лицо соломенной шляпой. Злой дух, бессонница, старая Делькассе — надо всем можно было посмеяться. Ленточка рубежа, какая ленточка, какого рубежа? Волне возможно еще, что в один из этих дней дверь ванной не будет закрыта на ключ и вы войдете туда и застанете его обнаженным и намыленным и внезапно смущенным. Или, наоборот, ты станешь смотреть на нее, стоя в дверях, когда она выйдет из-под душа, как уже столько лет вы смотрели друг на друга и возились, играя, пока вытирались и одевались. Какая же это грань, в самом деле, какой там рубеж?