Татьяна Соломатина - Роддом, или Неотложное состояние. Кадры 48–61

Татьяна согласилась выйти за него замуж! — Ура!

Татьяна согласилась переехать в свитое Семёном Ильичом гнездо! — Ура!

Татьяна покорно приняла подарок: роскошный дом, чего уж — особняк, — записан на её имя! — Ура!

Татьяна разрешила ему дать дочери его отчество, не дожидаясь… — Ура!

Татьяна не перетащила сюда портрет Матвея, и он пылится в одиночестве запертой и забытой квартирки, куда она и не ходит нынче! — Ура!

В общем, вёл себя Семён Ильич как жизнерадостный кретин, которому внезапно попёрло в рулетку — и он гребёт, и гребёт, и гребёт к себе, в эйфории позабыв, что казино всегда в выигрыше.

Причины его не волновали. Он был счастлив следствиями. Не разглядев, что его обожаемую Таньку накрыло.

Даже то, что Мальцева совершенно перестала интересоваться дочерью — не насторожило Панина. Ну а что такого? Танька никогда не любила возиться с детьми. Мать — не та, что жопу моет. Слава богу, есть кому быть и мамками, и няньками, и гувернантками. Люди-то они не бедные! Сам Панин в дочери растворился совершенно. И Татьяна даже шутила, — тем самым роботом, — что, мол, инверсия. Обыкновенно мамочки сходят с ума и идентифицируют себя с малолетними детишками, совершенно забывая о мужьях. А тут вот Сёму стебануло необыкновенно. Натуральный Рэтт Батлер. Того и гляди пони купит.

Она даже к работе стала равнодушна. Танька! Равнодушна к работе! Нет, она как и прежде была добросовестна. Сверх меры. Но это… Как бы… «Пропала искра в отношениях!». Сперва все списывали происходящее на отсутствие верной Марго. Ну что за Дон Кихот без Санчо Пансы?! Но в конце концов, жизнь — не литература. Марго и Марго. Всего лишь старшая обсервации и гениальная акушерка. Незаменимых людей нет. И ампутацию руки переживают рано или поздно. А что друг? — ну так вот он тебе, друг. Нынешний мир позволяет. Хоть несколько раз в день кури по скайпу. Чем тебе скайп не подвал или кабинет?

Через два месяца по возвращении Святогорский застал Мальцеву за интересным занятием. Она резала себе вены. Глубоко, методично — со знанием дела.

Роддом закрылся «на помойку» — как любят писать девочки на форумах. И все уже ушли в отпуск. Начмед Татьяна Георгиевна Мальцева заперлась в «блатном» семейном родзале и набрала полную ванну горячей воды. Заведующий отделением реанимации и интенсивной терапии Аркадий Петрович Святогорский, катившийся за город в компании своей верной супруги, внезапно ощутил невероятной силы волну — и развернулся через две сплошных. На трассе. И даже его жена — как известно, Исполняющая Обязанности Всевышнего, — сварливая особа, никогда не упускающая случая распилить своего мужа вдоль, поперёк, с последующим мелким шинкованием, — молчала до самого родильного дома. У которого он тормознул так, что разверзлись бы хляби небесные, если бы они не разверзлись прежде, — ливень шёл стеной вот уже с полчаса. Чуть не въехав в стену, он выскочил, не захлопнув дверь.

— Идиот… — прошептала супруга, обретя дар речи. — Салон же заливает.

Лохань, в которой лежала Мальцева, уже заливало красным в тот момент, когда Аркадий Петрович вынес дверь плечом. Мысленно поблагодарив Марго за экономию на всём. И на дверях. И на петлях. Всё-таки он почти пожилой уже человек. И не так, чтобы спортсмен. Хорошо хоть место для разбега имеется.

На три месяца исполняющим обязанности начмеда снова стал Родин. О произошедшем с Мальцевой знали только трое. Святогорский. Панин. И она сама. К психиатру, конечно же, обратились. Неофициально. И к проверенному. К её старому приятелю. Медицинская тусовка — дело такое. Начмед по акушерству и гинекологии крупной многопрофильной больницы, практически главный врач родильного дома — и попытка суицида. Сумасшедших даже в санитарки не берут. Психиатр глубоко копать не стал. Чего тут глубоко копать, когда всё на поверхности? Поздние роды. Переутомление на работе и «по жизни». Догнавший послеродовый психоз — в клиническом его проявлении. Отдых и покой. Покой и отдых. Как-то так.

Мальцева покорно согласилась. Можно было сказать, что она согласилась с радостью. Но какая уж у робота радость-то?! Согласилась покорно.

Из единственных волевых движений: попросила Панина её кабинет обустроить в цокольном этаже. Хотя он уже сделал ей кабинет на втором этаже, со множеством окон и даже с огромным балконом, уместным где-нибудь в более южных широтах. И не с балконом, а как бы это поточнее… Верандой? Патио? А она захотела медвежью берлогу без окон. Всегда отвергала его дары. Или — не хотела и не умела ценить.

— Не время! — строго сказал Святогорский.

— Да когда у неё для меня время-то?! — Надрывно ныл Панин.

Без Мальцевой, разумеется. Должен же был и он пар выпустить. А где ещё беду залить, как не в кабаке со старым другом?

— Никогда. И не будет никогда. Может быть, если ты будешь терпелив и внимателен — для тебя у неё будет час. Но времени у неё для тебя никогда не будет. Казалось, ты это понял и принял.

— Понял. И принял. Но могу я хоть тебе…

— Можешь. Но — только мне.

Обустроил Семён Ильич Таньке берлогу. Настоящее убежище одиночки. Всё по её вкусу. Стол письменный. Диванчик кабинетный. Полки книжные. Шкаф. Туалет-душ. Изолятор старого холостяка в семейном особняке.

Иногда заходила в детскую. Вести себя с Мусей не умела. Интересов её — не понимала. Улыбалась. Слова говорила правильные. Но дочь куда охотней льнула к папе. Казалось даже — считает его спасением от мамы. А маму рассматривает положенной необходимостью, которой не избегнуть ни единому человеку, будь этому человеку всего лишь год.

Вот сегодня этот самый год Марии Паниной и праздновали. С размахом. Который хочет и может себе позволить небедный мужчина, ставший весьма немолодым уже отцом долгожданной дочери от всю жизнь боготворимой женщины.

— Всё! Пошли!

— Аркаша! Но я прямо слышу их мысли! «Как такая красивая женщина могла настолько опуститься, так разожраться?!». Мне стыдно.

— Прекрасно! Уже какое-то чувство. Стыд — начало всех начал.

— И ещё — злоба. Я испытываю приливы злобы. От их радости, что я так… так выгляжу.

— Злоба — это вообще живительный коктейль. Что правда, злобу свою ты варишь сама. Никто из тех, кто любит, не испытывает радости, глядя нынче на тебя.

— Вот именно!

— Я знаю, что ты готова заниматься софистикой и риторикой ещё несколько часов кряду, лишь бы не идти к гостям. Но мы сейчас встанем. Ты пойдёшь к шкафу. И сменишь свой бесформенный балахон на более парадный бесформенный балахон. Я отвернусь.

— Ага! Отвернусь… Кто бы и когда раньше отворачивался, когда Танька Мальцева переодевается!

— Хорошо. Я буду смотреть. После тридцати лет в акушерстве — ты вряд ли меня поразишь необъятностью форм. Ну сколько сейчас в тебе кил? Семьдесят?