Татьяна Соломатина - Роддом, или Неотложное состояние. Кадры 48–61

Жизнь полна парадоксов.

Парадоксы полны неотложными состояниями.

Неотложные состояния полны жизнью и смертью одновременно.

Особенно — неотложные состояния при беременности.

Парадокс?..

Татьяна Георгиевна Мальцева встретила человека, прилетевшего из Америки. В означенный в последнем письме от него день и час. Вышла к гейту, на который указало табло по номеру рейса.

Она не нервничала. Всё было предрешено. Ощущение предрешённости, при отсутствии решения — это и называется — парадокс.

Он вышел первым. Без багажа. Никогда не любил. Даже в те далёкие — господи, совсем близкие! — времена, когда не всем и не всегда можно было обзавестись «по месту прилёта» — не любил. Всегда и всем обзаводился на месте. Он везде и всегда был дома. Спокойный, уверенный. Мужчина. С которым всегда уверенно и спокойно. Размашистая, твёрдая, уверенная походка. Гад! Подошёл, посмотрел в глаза. В глаза поцеловал. И они пошли. Как тогда, по перрону, после Карпат. Как она всегда ходила с ним. Он шёл твёрдо, размашисто, уверенно. А Танька, его Танька Мальцева — уже официально доставшаяся Панину, — Танька носилась вокруг вприпрыжку, то хватая за руку, то отпуская и вертясь юлой. Целовала, висла у него на шее. Нежничала искренне, радостно, не напоказ. Некому и нечего было сейчас показывать. Нежничала, потому что была счастлива скакать вокруг него собачкой, целовать его, миловаться с ним. С ним, единственно только с ним она была всегда настоящей Танькой. [31] Аллюзия на пассаж из «Роддом. Сериал. Кадры 1-13», кадра десятого «Защита, банкет, все дела…».

Они подошли к её «крутой тачке». Когда-то он ездил на безумно «крутой тачке». На безумно «крутой тачке» он забирал её со свадьбы Панина с Варей. На той же «крутой тачке» он забирал её из кафе, где её оставил Панин, поскандалив, дав пощёчину и оставив без денег.

Она прожила с ним немало счастливых лет. Он очень любил её и всё прощал. Медленно, терпеливо воспитывал. А потом он разбился на трассе в очередной «крутой тачке». Они с Паниным были тогда уже старшими ординаторами. И всё стало таким…

И всё перестало быть в тот день, когда она села в самолёт Нью-Йорк-Денвер.

Он протянул руку. Она дала ему ключи. Он сел за руль. Некоторое время ехали молча.

— Я видела тебя в морге. Я опознала тело. Я похоронила тебя.

— Это был не я.

— Как ты мог так со мной поступить?!

— На кону была твоя жизнь.

Мальцева красноречиво посмотрела на него. Разъяснений не последовало. Хотелось убить его. Возненавидеть. Но не получалось. Больше всего хотелось с ним в койку.

— И это всё?! «На кону была твоя жизнь» — и это всё?!

— Это всё.

— Мне мало!

— Это же ты.

Он улыбнулся. Сам себе. И это была та самая улыбка…

— Я убью тебя!

Молчание.

— Ты понимаешь, что я пережила?!

Молчание.

— А если бы мы не встретились в самолёте?

Снова та самая улыбка. И этот голос. Боже! Как она скучала по этому голосу. По этой улыбке. По этим манерам. По этим рукам. По этому покою.

— Ты обладаешь удивительным качеством, Мальцева. Ты всегда предвосхищаешь события. Я помню твоего учителя ремесла. Ты была зелёной студенткой, когда он брал тебя с собой в родзал. Потому что ещё ничего не понимая, путаясь в теоретических знаниях и не умея толком применять их на практике, ты умела предвосхищать события. Ты — маг. Очень торопливый, очень юный суетливый маг. Ты совсем ненадолго опередила время, когда гриф «Совершенно секретно» превращается в гриф «Для служебного пользования». Через полгода я бы сам нашёл тебя. Как я никогда и не терял тебя.

— Ненавижу!

— Очень рассчитываю на это.

— Ты изменял мне?

— Никогда.

— Дрочил в туалете двадцать лет?

— Узнаю брата Васю.

— Куда мы едем?

— Сперва к тебе, в холостяцкую берлогу, а затем — к Панину в особняк.

— Но я замужем! У меня работа! У меня дочь от Панина… Я могла выйти замуж сто пятьдесят раз. И нарожать кучу детишек! Я могла быть счастлива.

— Ты счастлива?

— Сейчас — да. Но это ничего не значит! Потому что столько всего… И это невозможно! Меня разрывает! И я не знаю, что делать и как…

— То есть — ничего не изменилось за двадцать лет.

Не вопрос. Констатация факта. И снова эта улыбка, которой ей так не хватало.

— Давай так. Как буквально вчера, когда мы утром пили кофе, немного болтали, я попросил тебя запомнить всё в точности, потом поцеловал тебя и уехал на работу. Помнишь?

Этот разговор она никогда и не забывала.

— Ты сказал: что бы ни случилось — мы будем вместе. Но ты всегда говорил. И обманул!

— Не обманывал. … Сказал позже. Когда поцеловал.

— Сказал: не живи моментом, планируй. Но в рамках плана всегда руководствуйся моментом. — Мальцева рассмеялась. — Очень хирургическая тактика, между прочим.

— Ну вот. Что руководит тобою в данный момент?

— Желание тебя убить. Убить за то, что ты погиб. За то, что у тебя были бабы и дети до меня…

— За это ты всегда хотела меня убить.

— Хочу прояснить всю эту дикую чушь со шпионской историей. Хочу понять, почему и как…

— Основной диагноз! Танька! Сосредоточься. Основная тактика момента в применении к конкретике данной неотложной ситуации.

— Я хочу тебя до умопомрачения. До боли внизу живота!

— Вот! Поэтому мы и едем сейчас к тебе. На этом и сосредоточимся.

— Но я резала себе вены! Я же могла по-настоящему…

— Не могла… Он такой театрал, наш прекрасный Аркадий Петрович. Такой мистик в душе. Так что всей этой «дикой шпионской чуши» просто не было места укорениться в его разуме. Но должен же кто-то всегда оказываться в нужное время в нужном месте, не так ли?

— Святогорский? Так он?.. Он знал? Ты следил за мной?! Ты…

— Брось. Я сказал: мы всегда вместе. Я не обманывал.

Они подрулили к её подъезду. Он запарковался на её место. Обошёл машину, открыл дверь, подал руку.

Поднялись молча. Она еле попала ключом в замок. Её трясло.

Зашли.

Он улыбнулся своему портрету. Опустил их сумки на пол. Обнял её.

— Ты знаешь, со сколькими я здесь перетрахалась! Вот прямо здесь! Под твоим портретом! Под портретом мертвеца!

— Детка, я люблю тебя. Оставь анамнез и клинразбор на потом. Давай купируем неотложное состояние. Я двадцать лет ждал этого. Я еле сдерживался в Сан-Франциско. Оплакивать — невыносимо. Но знать, наблюдать и ждать…

Вырваться из могучего захвата не представлялось возможным. Да и не хотелось. Разве что драка — как один из вариантов любовной прелюдии. Очищенная ярость сексуального возбуждения так захватила её, что скорого прихода в сознание ожидать не приходилось… Во всей вселенной существовало сейчас только двое. И оставалось только поблагодарить старых добрых архитекторов за хорошие планировки и старых добрых строителей за мощные звуконепроницаемые стены. Страсть неуправляема. Возрождение страсти — безумно болезненно. Страсть — нелепая дурная роженица, могущая искалечить себя и породить чудовищные плоды.