Анна Баркова - Избранное. Из гулаговского архива

Над своей прозой А. Баркова работала на ст. Штеровка Ворошиловградской области весной — осенью 1957 г. В настоящее издание включены две повести и рассказ, которые носят сравнительно законченный характер, но именно сравнительно, так как даже в этом варианте о полной обработке прозы говорить не приходится. В рукописях часто встречаются сокращения слов, имен, не всегда соблюдаются правила орфографии и пунктуации. Составители провели определенную редакционную работу в этом плане, однако правка не затронула смысловой части произведений.

Как делается луна. — Печ. по: АГ. Рукопись — в общей тетради в клетку. Эпиграф — неточная цитата из «Записок сумасшедшего» Н. В. Гоголя: «Луна ведь обыкновенно делается в Гамбурге; и прескверно делается. Я удивляюсь, как не обратит на это внимание Англия. Делает ее хромой бочар, и видно, что дурак, никакого понятия не имеет о луне. Он положил смоляной канат и часть деревянного масла; и оттого по всей земле вонь страшная, так что нужно затыкать нос» ( Гоголь Н. В. Собр. соч.: В 7 т. М., 1977. Т.3. С. 174.

Восемь глав безумия. — Печ. по АГ. Рукопись — в общей тетради в клетку.

Счастье статистика Плаксюткина. — Печ. по АГ. Рукопись находится в общей тетради в клетку после рукописи «Как делается луна».

Из дневника 1946–1947 годов. — Печ. по АГ. А. А. Баркова пела дневник с юности. Из ее записных книжек стало известно, что юношеский дневник был приложен к первому следственному делу: «В 15–16 лет я спрашивала: „Нет ли в любви инстинкта власти?“ Как жаль, что эту тетрадь у меня забрали при первом аресте» (запись от 25 января 1957 г.).

Дневник Барковой включает в себя философские размышления, суждения о прочитанных произведениях. Вместе с тем из него мы узнаем о бытовой стороне ее жизни, о людях, с которыми она встречалась, о творческих замыслах и многом другом.

Дневниковые записи 1946–1947 гг. Баркова вела в Калуге, где жила под административным надзором с 1939 по 1947 г. после освобождения из карагандинского лагеря (1934–1939). В ноябре 1947 г. Анна Александровна снова была арестована, и этот дневник стал вещественным доказательством к калужскому следственному делу; его ксерокопия хранится в литературном музее Ивановского университета. В настоящем издании подчеркнутые А. Барковой слова выделены курсивом.

Своеобразным дополнением к калужским дневниковым записям является хранящееся в АГ письмо А. А. Барковой к критику, литературоведу П. А. Кузько. Приводим его с небольшими сокращениями.

« 2/VI—47 г.

Ну, дорогой Петр Авдеевич, кажется, я все-таки соберусь в Москву. Готовьте вино и елей, вино в особенности. Денег, правда, нет. Вид, правда, ужасающий.

6/VI. А когда соберусь — черт знает. Надо, надо отсюда вообще удирать. А куда и как?

Если бы ближе к Москве, если бы найти какой-ниб<���удь> угол где-ниб<���удь> в Малоярославце или Александрове (Сев. ж. д.).

Все только „если бы“.

А здесь две перспективы. Подохнуть с голоду или сойти с ума от катастрофического безделья. Жаль, что Вы не сможете ознакомиться хотя бы с одним экземпляром из среды местной интеллигенции. Что чеховщина, что щедринщина! Все бледнеет. Разве сологубовский Передонов устоит и не померкнет. И Передонов этот принял прелюбопытнейшую модернизированную форму, солидаризируясь, так сказать, со стилем эпохи.

<���…> Сейчас читаю третий том „Истории дипломатии“ (Версальский мир и все вытекающие отсюда последствия). Что ж? История повторяется. Воистину „общество и государство держатся на людской глупости и убожестве. А в этих спорах никогда не будет недостатка“ (Ан. Франс). Прочла „Ивана Грозного“ покойного А. Н. Толстого. Сугубая реабилитация с весьма сугубой задней мыслью. Покойник (не Ив. Грозный, а Толстой) был не дурак и, несмотря на свою барственную толщину — простите за дурной каламбур, — политик очень тонкий.

Рекомендованные Вами статьи и книги, к сожалению, не могу достать. В здешней библиотеке свежих журналов не добьешься. А библиотекарши? Они записывают в ваш листок „Заговор Катилины“, очевидно, удивляясь, почему напечатано столь ошибочно, почему не „Катерины“. А в горестных чертах их лиц преобладает выражение полнейшего отвращения и к книгам, и к читателям. И правильно: умножающий познание умножает скорбь.

До завтра. Завтра отправляю Вам залежавшееся у меня письмо, а это — на днях. <���…> Я тоже хочу писать, но только не утопию, а действительность. Но у меня отбиты руки. Э, да что говорить. Не трать, Фома, здоровья — ступай ко дну.

9/VI. Вчера пролила слезу, прочтя в публицистических ведомостях, что мой хороший знакомый артист Царев М. И. получил 2-ю Сталинскую премию. <���…>

11/VI. А проливши слезу по поводу чужой премии, я пришла к выводу, что у этого бывшего доброго знакомого следует попросить деньжат. Да ведь большому кораблю большое плаванье. Ну как, напр<���имер>, не пропить несколько сотен, а то и тысяч? Подыхающего с голоду человека эти несколько сотен буквально спасли бы. Но „соль земли“ следует правилу Уайльда: необходимо только излишнее.

Не шутя, Петр Авдеевич, скоро подохну. Омерзительное беспрерывное чувство сердечной слабости, одышка, поистине сумасшедший кашель, особенно к утру. Все это усугубляется непрерывным же язвительным холодом. Хоть бы в Москву успеть съездить или вообще перебраться на новое место и там протянуть ноги. В Калуге даже околевать противно. Едва ли, впрочем, я добьюсь комфортабельной кончины.

А уж характер ангельским становится. Тяжело злишься и тявкаешь, как шавка, в очередях, лаешь на работе, рычишь и шипишь в обстановке ежедневного мирного житья. Если Вас я в чем-ниб<���удь> в своих письмах задела, извините. Надеюсь, Вам без слов понятно, что особенной тихоструйностью в моих условиях отличаться нельзя. В атмосфере густой матерщины, суетни, злости, нищеты и свинохамства читаю Расина. Пикантное сочетание, вроде торта с хреном.

13/VI. А сегодня читала в 3–4 №№ „Октября“ за 1946 г. начало романа, очевидно, писательницы из новых, Антонины Коптяевой „Товарищ Анна“. Добыча золота на Алдане, две „завлекательные“ героини: директор управления рудника Анна и врач Валентина. Скука густо замешанная. Инженер, ухаживающий за врачом Валентиной, кормит шоколадом собаку врача. В наше время это звучит или неправдоподобно, или мерзко.

Вы снова замолчали, хитрый хохол. А я чертовски хочу в Москву. Сегодня сыночек тридцати четырех лет крыл матом 67-летнюю мамашу, щедро обещая убить, проломать голову стулом и т. д.

Волей необходимости я вынуждена все это выслушивать. Квартиру не найдешь.

И этот беспросветный мат, невероятное послевоенное огрубление, феноменальное взяточничество и воровство <���…> — повсюду. А литература занимается в силу всяческих причин лакировкой действительности. Да и вообще все это закупоривается, общественной борьбы, борьбы в печати с этими страшными явлениями нет. А явления эти чреваты большой опасностью. <���…>