Анна Баркова - Избранное. Из гулаговского архива

А потом к морали вернется,
Ограничен будет и строг.
Увы, совершить не придется
Нам в царство свободы прыжок.

Отношусь к литературе сухо,
С ВАППом правоверным не дружу
И поддержку горестному духу
В Анатоле Франсе нахожу.

Боги жаждут… Будем терпеливо
Ждать, пока насытятся они.
Беспощадно топчут ветвь оливы
Красные до крови наши дни.

Все пройдет. Разбитое корыто
Пред собой увидим мы опять.
Может быть, случайно будем сыты,
Может быть, придется голодать.

Угостили нас пустым орешком.
Погибали мы за явный вздор.
Так оценим мудрую усмешку
И ничем не замутненный взор.

Не хочу глотать я без разбора
Цензором одобренную снедь.
Лишь великий Франс — моя опора.
Он поможет выждать и стерпеть.

Корми щедрее. А на дверь
Повесь большой замок,
И стерпит укрощенный зверь
И окрик, и пинок.

И если зверь не будет сыт,
Он сокрушит замки
И в укротителя вонзит
Жестокие клыки.

Аплодисментов краткий взрыв
И краткий общий стон.
Затем толпа, тебя забыв,
Из цирка хлынет вон.

Всем укротителям везде
Один и тот же суд.
Покажешь слабость, быть беде.
Ты бил, тебя сожрут.

Твой каждый взгляд, ошибку, ложь
Учтут когда-нибудь
И, словно гибкий острый нож,
В твою направят грудь.

Командной бойся высоты,
Мой неразумный брат,
Сегодня вождь любимый ты,
А завтра ренегат.

Все вижу призрачный и душный,
И длинный коридор.
И ряд винтовок равнодушных,
Направленных в упор.

Команда… Залп… Паденье тела.
Рассвета хмурь и муть.
Обычное простое дело,
Не страшное ничуть.

Уходят люди без вопросов
В привычный ясный мир.
И разминает папиросу
Спокойный командир.

Знамена пламенную песню
Кидают вверх и вниз.
А в коридоре душном плесень
И пир голодных крыс.

Нас душит всяческая грязь
И всяческая гнусь.
Горячей тройкою неслась
Загадочная Русь.

И ночь была, и был рассвет,
И музыка, и жуть.
И сколько пламенных комет
Пересекло ей путь.

Вплетался яростно в полет
Безумный вихрь поэм.
Домчалась. Пала у ворот,
Распахнутых в Эдем.

Смешался с грязью и с песком
Кровавый жалкий прах.
И будет память обо всем
Затеряна в веках.

Веду классовую борьбу,
Молюсь на фабричную трубу
Б-б-бу-бу-бу.
Я уже давно в бреду,
И все еще чего-то жду
У-У-У!
И жены были, и дети,
И нет ничего на свете.
Господи, прошу о чуде:
Сделай, чтоб были люди.
Вечная
память
Иуде!

Я не сплю. Заревели бураны
С неизвестной забытой поры.
А цветные шатры Тамерлана
Там, в степях… И костры, костры.

Возвратиться б монгольской царицей
В глубину пролетевших веков,
Привязала б к хвосту кобылицы
Я любимых своих и врагов.

Поразила бы местью дикарской
Я тебя, завоеванный мир,
Побежденным в шатре своем царском
Я устроила б варварский пир.

А потом бы в одном из сражений,
Из неслыханных оргийных сеч,
В неизбежный момент поражения
Я упала б на собственный меч.

Что, скажите, мне в этом толку,
Что я женщина и поэт?
Я взираю тоскующим волком
В глубину пролетевших лет.

И сгораю от жадности странной
И от странной, от дикой тоски.
А шатры и костры Тамерлана
От меня далеки, далеки.

— Какой актер великий умирает! —
Воскликнул перед гибелью Нерон.
Палач и шут, он умирал играя.
Он проиграл и жизнь свою, и трон.
Но ведь Нерон — безумный император,
Цинический комедиант и лжец.
Что думали другие в миг расплаты,
С отчаянием предчувствуя конец?
Вот Август, несравненный и единый,
Неповторимый баловень побед.
Не омрачили смерти властелина
Беспамятство постыдное и бред.
Ему жрецы курили фимиамы,
Он был судьей, вождем и мудрецом,
И статуи его сияли в храмах
Божественно безжалостным лицом.
Он не актер, спасавшийся под гримом
От безобразных пятен и морщин.
О чем же в смертный час поведал Риму
Могущественный Рима властелин?
Он вымолвил три слова. О, как часто
Их повторяли разные уста.
Слова простые, как «прощай» и «здравствуй»,
Но страшным смысл таила простота.
— Commedia finita est [17] Комедия окончена (лат.). , — три слова
Промолвил Цезарь в свой предсмертным час.
Мы к мудрости цинической готовы,
Ни перед чем мы не опустим глаз.
Конец триумфам, жреческим служеньям,
Пирам и власти, и всему — конец.
Комедия — победы, поражения,
И кровь, и императорская власть.
Актером был и Август величавый,
А век его зовется золотым.
Но, сомневаться не имея права,
Склонился ниц осиротевший Рим.
Предсмертных слов правдивое значенье —
Ведь в этот миг душа обнажена —
Нас одаряет горьким поученьем.
Цена познанья — страшная цена.

В прошедшие века закрыты двери.
Мы все живем, в грядущее спеша.
Но мне твоя, загадочный Тиберий,
Непостижимо родственна душа.
Ты был в любви не римлянин, а рыцарь,
Но отняли навек твою любовь.
Ты стал людей угрюмо сторониться,
Все жаждали твою увидеть кровь.
Надменный Август дал тебе наследье,
В душе тебя с бессилием кляня.
И ожидали злобные соседи
Империи погибельного дня.
— Отец отечества! — воскликнул гнусный,
И льстивый, и предательский сенат,
Но ты сказал с насмешливостью грустной,
Предчувствием трагическим объят:
— Сенаторы, я римскому народу
Хочу слугою быть. И так на век.
Но кто познал коварную природу?
Меняется нежданно человек.
И титул ваш мне не прибавит славы,
А вас века презреньем заклеймят.
Прошли года, и для тебя забавой
Чужая стала жизнь, и меч, и яд.
Любовь погибла. Ужасам разврата
Ты предался с неистовством немым.
Тогда тебя отверженным, проклятым
Именовать стал потихоньку Рим.
Душили умиравшего подушкой
Сенаторы, испытывая страх.
Те самые, что жалкою игрушкой
Когда-то были в царственных руках.
Меня постигли жалкие утраты,
Я знаю цену и добру, и злу.
Чудовищный и странный император,
Прими через века мою хвалу.