Александр Васинский - Сады Приапа, или Необыкновенная история величайшего любовника века

А неприязнь Уда к Юджину в часы накануне свидания с Афродитой возникла и вправду на пустом месте, ни на чем, на виртуальном пятачке, в порожняке реальности, которыми, по-видимому, и являются наши сновидения. А дело в том, что бог снов Онейрос подсунул Уду оскорбительную реплику Юджина на такой сценической площадке: будто бы сидят они со спичрайтером в зимнем саду, все идет хорошо, Уд в хорошем настроении, назревает ужин, и Уд спрашивает Юджина, что тот больше любит: шампиньоны в сметане или жюльен из дичи, на это Юджин (это все во сне, во сне) ему говорит:

— Видишь ли, босс, вообще-то шампиньоны и жюльены я ЕМ, а ЛЮБЛЮ я Достоевского и Кьеркегора.

Конечно, наяву Юджин себе никогда бы не позволил обратиться к боссу на «ты», это во-первых, а, во-вторых, такой выпад с «ем» и «люблю» был немыслим даже в начале его службы на босса, а тем более теперь. Но, проснувшись, Уд очень хорошо запомнил эту реплику и на Юджина затаил, ничего не мог с собой поделать, хотя и понимал, что люди не ответственны за то, что наговорили во сне. Как бы то ни было, Уд решил, что высокомерие, какое прозвучало в реплике Юджина, не могло быть привнесено в его сон случайно, ни с того ни с сего, видимо, его мозг как-то резонировал с мозгом спичрайтера и по недосмотру медиума стал поляной, куда птица-секретарь ненароком обронила свое перо…

Бедный журналист знал, что такое охладевший босс. Когда Уд, опустив веник в шайку с кипятком, сказал Юджину: «Пройдись по спинке», у Юджина отлегло: прощен! Массажисты вежливо посторонились, Лапиков сделал вид, что доволен их примирением. Уд фыркал, все время пробовал рукой, на месте ли лейкопластырь, отдувался от горячего пара, брызгался холодной водой. Уд саун не любил, только русская баня с шайками, с водой, с вениками, с мокрым паром, с камнями, на которые плескали из банки пивко или эвкалиптовую настойку.

— Значит, любишь, говоришь, Достоевского и Кьеркегора? — тихо сказал Уд, лежа на верхней полке на животе с повернутой к Юджину головой; Юджин как раз вибрировал веником в сантиметре от спины босса, не касаясь ее, а только судорожно будоража, баламуча над ней прослойку обжигающего воздуха. Спина была красная, в слизи, излившейся из пор. Дурман реанимированной рощи окутывал облаком закуток парилки. Три-четыре листика березовых впечатались в бос-сову кожу на плече и в ложбинке.

— Что Достоевский? — просто переспросил, склонясь к уху босса, Юджин, он сам от зноя и пара едва не плыл, да и трясение веником его самого порядком вымотало. — Достоевский — что? Что вы сказали?

«Нет, не он. Бред. Не виноват», — сказал себе уд и повернул лицо к стенке. «Приласкай его. Он ни в чем не виноват. Мало ли что может присниться… Ты же не самодур. Ты же не эти… ну, которые новые…» И, повернув к нему простившее лицо, вслух сказал:

— Юджин! Хватит. В бассейн!

Она подставила птичке губы, и та прильнула так нежно к милым устам, словно ощущала всю полноту счастья, которое ей было дано.

— Пусть поцелует и вас, — сказала Шарлотта и протянула мне канарейку. Клювик проделал путь от ее губ к моим, и когда он щипнул их, на меня повеяло предчувствием сладостного упоения.

— В ее поцелуе есть доля алчности, — сказал я. — Она ищет пропитания, и пустая ласка не удовлетворяет ее.

После парилки сидели в халатах в зимнем саду втроем: Уд, Юджин, Лапиков. Здесь, на территории зимнего сада, располагался ни на что не похожий персональный туалет босса. Уд не знал, что французы называют подобные помещения «кабинетом задумчивости». Но у Уда это место пришлось бы назвать «парком задумчивости». Хваленые галлы при всем их гаргантюа-раблезианском остроумии-размахе вряд ли могли и вообразить что-либо подобное.

Этот, выражаясь модно, амбициозный проект Уд вынашивал бережно, трепетно, как годами страдавшие бесплодием царицы и королевы вынашивают посланный, наконец, небом плод долгожданного наследника. Он просто трясся над ним. Выписал из Санкт-Петербурга того реставратора-краснодеревщика, который реставрировал для Царского Села трон Екатерины И, и тот соорудил ему за бешеные деньги стульчак в виде трона по собственным эскизам. Никаких «евроунитазов», только трон. Спинку из кедра краснодеревщик увенчал фигурами двух птиц из позолоченной бронзы, они смотрели в разные стороны — вещая птица гамаюн и мифическая птица сирин. Подлокотники из италийской пинии с инкрустациями. Сиденье по ободу сначала было обито слоем батисты и парчи, но оказалось, что эти материи неприятно холодят ягодицы, и их заменили на более теплый по цвету и ощущению лиловый бархат. Удова пружинистая попа просто утопала в бархатной оторочке — будто в подушках на оттоманке восточного сибарита.

В окрестностях «кабинета задумчивости» обитала ручная канарейка. Постельничий держал ее вне клетки. Она по своей воле сама никуда далеко не отлучалась и любила пить воду изо рта хозяина. Уд набирал полный рот минералки, немного запрокидывал затылок, раскрывал рот, она подлетала, вцеплялась лапками в его подбородок, окунала клювик и пила, раз от разу задирая головку. Иногда было нестерпимо щекотно. А однажды на Уда даже напало состояние сладострастной отключки.

В окрестностях «туалетного кабинета» был разбит зимний сад непрерывного цветения, где в крытых оранжереях с большими пролетами из витражей и зеркал создавался эффект пребывания то в субтропиках, то в пустыне, то среди заснеженных равнин Антарктиды. Это было потрясающе! Там пальмы, магнолии, там кактусы, там карликовые хвойные породы лесотундры. Жимолость каприфоль соседствовала с жимолостью Маака, двойчатая монарда — с зарослями сине-белых кустов рододендрона, примула Юлии — с нарциссами Актея. А вторым ярусом ласкали взор Пентастемон скоулери, спирея Вангутта, чебурашник Лемуана Мон-Блан.

Это был поистине уголок утраченного экологического рая, запечатленный на дивной картине художника раннего Возрождения Витторе Карпаччо «Молодой рыцарь на фоне пейзажа».

Другой достопримечательностью всего «парка задумчивости» был глобус, огромный глобус, сделанный все тем же петербургским реставратором. Это был необыкновенный глобус диаметром шесть с половиной метров. Он вращался вокруг своей оси, меняя угол вращения сообразно реальному времени года и суток. Океаны, озера, реки представляли собой великолепно вмонтированные действующие аквариумы, а суша — Европа, обе Америки, Африка, Океания — выглядела в минимакетах так, как если б на них смотрели с околоземной орбиты. Ужасно симпатичными получились имитации маленьких айсбергов, плававших в акватории Антарктиды. Реставратор выпилил их из брусков прозрачного пищевого льда и еще поработал с ними резцом и пилочками.