Александр Васинский - Сады Приапа, или Необыкновенная история величайшего любовника века

— Ну же, Уд!!! Удушка! Ну же! У… у…дище! Ну-у-у!!

И он обезумел, бросившись куда-то с головой, опрометью, безоглядно, весь. Семь… восемь… девять… восемь… пять… один… полыхает объятый огнем мозг. Давит портупеей натянутая добела жила. Ему мерещится, что он на огромной глубине океана, он крепит болт к днищу расползающегося земного шара. Иначе погибнет мир. Нет воздуха. Удушье, Уду…

Наступила его обычная отключка. Лежит — красный, голый, скользкий, как дитя разродившейся великанши. Она обтирает его каким-то пахучим бальзамом. К ней возвращалось ее земное тело, сотни ротиков-присосков затягивались, как крохотные ранки от купидоновых стрел, кожа опять принимала фарфорово-матовый, чистый, бархатный оттенок…

Юджин, натаскивая босса, ссылался на древнекитайские трактаты, учившие, что правильные женщины никогда не отберут всю энергию у своих любовников, наоборот, они генерируют ее в их энергетических мешочках. Наверное, Афродита была правильная женщина. Древние китайцы знали, что произойдет, если женщина все вытянет из мужчины. Тогда то, чем любит любовник, может врасти внутрь его тела и проткнуть брюшину. Впрочем, эти китайские ужасы не могли касаться Уда ни с какой стороны. И если уж достоверно передавать, что он испытывал в своем состоянии отключки, то я бы отбросил старокитайские премудрости, тут, господа, просится что-то родное, свое, отечественное. Читал я у кого-то, что Гаврила Державин родился очень болезным младенцем, несколько раз совсем было кончался и его спасали, заворачивая в теплую кислую ржаную опару. Почти бездыханное тельце оживало в липкой дрожжевой благодатной колыбели… Вас это ни на что не надоумило? Да мы же на пороге потрясающего открытия, господа! Ребеночка спасали тем, что, обволакивая забродившим тестом, как бы помещали обратно в материнское чрево, где он и воскресал. Хлеб, хлеб наш насущный, который за всю жизнь не приедается и питает человека, — да, да, он сродни взыскующему и дарящему жизнь женскому лону, они подобны, они одно. Вот разгадка! Уд в минуты беспамятного погружения в Афродиту был тем самым голеньким болезным Гаврилой, целиком запеленутым в жаркий вязкий дышащий мякиш…

Пописать у графини Кака или покакать у графини Пипи — не все ли равно?

Когда Уд открыл глаза, он сразу понял, что все в порядке. Вымыт. Укрыт. Быстро провел рукой по темени — лейкопластырь на месте, свежий, сухой, сменили. Его жила, опадая, мягко пролегала по всей длине правого бока и ноги, как лампас. Впритык к кровати кто-то подкатил столик на колесиках, и на нем Уд увидел легкую закуску. Это были салат из спаржи и мусс из белого шоколада с орехами, облитый вишневой мякотью. Он приподнялся на локте. В ванной шумела вода. «Съесть или подождать?» Дверь открылась, Приап за ее спиной, дребезжа, дергался на своем кольце.

— Знаешь, — сказала она, — я вспомнила прекрасную строчку из Бодлера: «Я чувствовал в руке изгиб дремавших ног». Откуда этот француз мог видеть нашу ситуацию?

Она раскатисто расхохоталась.

— Знаешь, дорогой, я все время себя спрашиваю: а почему он не заводит разговора о лоббировании своего пресловутого цементного проекта? Или ты это оставил на последний момент, в дверях?

— У меня все изменилось, Афро. Мне ничего не нужно.

Она вскинула брови.

— Цемент, алкоголь, спонсорство — это все мелочевка, — сказал Уд. — Я закрываюсь на учет, Афро. У меня появились другие афродиции.

Она внимательно посмотрела на него. Уд заметил, что Афродита подкрасилась и сделала макияж. Ей очень шел белесо-розоватый — под цвет глаз — халат с белыми кисточками на поясе.

— Я на пороге важных решений, — снова сказал он.

— Как знаешь. Но тогда у меня к тебе одна маленькая просьба. Обещай выполнить.

— Да, с удовольствием, говори.

— Я хочу, чтобы ты возглавил наше общественное движение, Уд.

Он сел в постели.

— Ты что? Ты хочешь сказать, что я должен…

— Да, да, именно это, — перебила она. — Не подумай, что мы положили глаз на твои капиталы. У нас много спонсоров, ты знаешь. Нет, Уд, нам нужен ты, ты сам. Твой социальный темперамент.

Он потянулся рукой к брюкам.

— Афро, что такое ты говоришь? Скажи, как называется твое движение? Оно называется «Дочери России», ведь так? Так как же, блин, я сделаюсь вам дочерью вашей России?! Ты в своем уме?

— Ты что-нибудь слышал о трансвеститах, о транссексуалах? — невозмутимо спросила Афродита.

Уд застыл, не успев засунуть в брючину ногу.

— Хорошо, — продолжала она. — Тогда ты наверняка слышал об операциях по перемене пола.

Она смотрела ему в глаза холодно, серьезно.

— В нашем движении произошел раскол. Нам нужна сильная женщина-лидер.

— Что-о-о? — Уд запрыгал на одной ноге к двери. Он вдруг вспомнил, как ночью все ее тело от шеи до лодыжек было покрыто ротиками-присосками, и его вырвало прямо под ноги, на палас. Салат из спаржи, мусс из белого шоколада и орехов и еще эта… как ее?., вишневая мякоть…

Правильно люди говорят: беда одна не приходит. Когда Коля, едва держась на ногах, добрел около полуночи до дома, в ручке двери он обнаружил какую-то бумажку. Повертел в руке, отпер входную дверь, включил в прихожей свет. Ему пришлось немного подумать, прежде чем он вспомнил, почему дверь в его комнату распахнута и с какой стати на столе стоит бутылка французского вина.

Подошел к Нининой комнате, подергал за ручку: ну, конечно, она еще не пришла, она еще кружит головы полковникам…

Коля посмотрел, что ему мешает в пальцах, глянул на руку, заметил бумажку — это была телеграмма. Приблизил к лампочке, сощурил один глаз, чтобы буквы не двоились и не прыгали, и стал трезветь. Его тетю Лену Савушкину положили в Реутово в горбольницу № 7. Коля не то что обрадовался известию, а как бы камень с плеч у него упал, облегчение, что не надо оставаться здесь, что можно уехать… Он вылил французское вино в раковину, накидал свои вещи в чемодан. Прошел через сад за домом к улице. Метро еще работало. Курский. Он успел на последнюю электричку до Реутова.

Тетя Лена, старшая сестра его матери, была ему за мать все детство и юность. Работала она сначала в школе, потом в аптеке, замуж не выходила. Они всегда с тетей были близки, но, когда Коля уехал в Москву, чувства, конечно, ослабли, они не то что пошли на убыль, они, может, пребывали в глубине сердца в прежнем объеме, но из-за разлуки не имели случаев проявляться и были вроде как в простое.

Их одноэтажный домик был недалеко от железнодорожного вокзала, в зоне так называемого частного сектора, и Коля вскоре стоял перед калиткой, закрывавшейся просто «на гвоздик» с веревочкой. Ключ от веранды лежал за притолокой, как и десять лет назад.