Вадим Чекунов - Шанхай. Любовь подонка

У ворот кампуса такси остановилось. Я пожалел, что по пути мы не попали ни в одну из пробок.

Шли по освещенной аллее кампуса, открыто, в обнимку. Возле поворота в сторону моего «Вайго сушэ» она чуть замедлила шаг. Я лишь крепче прижал ее к себе и решительно повернул на каменистую дорожку.

Вечер был теплый и тихий. Гигантскими пивными бутылками высились вдоль реки кипарисы. Узкий белый лунный серп висел в небе над их верхушками.

— Как у Ван Гога, — показал я.

— Только нет солнца…

По голосу чувствовалось — она волновалась.

Остановился и долго целовал ее.

— Я все же пойду к себе… Поздно уже… — нерешительно сказала она, оторвавшись от моих губ. — Я не могу. Я… никогда… никогда не…

— Конечно, поздно. Ведь мы уже почти пришли…

Я подхватил ее на руки.

— И назад пути нет.

— Увидят, увидят!

Она замолотила ногами в воздухе, держась за мою шею.

— Поцелуй меня.

Теплые, мягкие губы, маленький и нежный язык…

Раздалось треньканье велосипедного звонка — кому-то именно сейчас понадобилось проехать по этой дорожке…

Уединиться на улице — из области невозможного. Это ведь Китай…

…Она лежала на моей кровати, на боку, согнув ноги в коленях. Свою грудь, еще недавно ходившую ходуном — скорее от боли и непривычных ощущений, чем от наслаждения, она стыдливо прикрывала подушкой. Глаза и щеки все еще были влажными. Волосы разметались, налипли на заплаканную щеку.

Я сидел рядом. Гладил ее по голому плечу.

Расшитое серебром ципао висело на спинке стула. Поверх павлинов с цветами — треугольник ее трусиков.

— Я слышал, что девушки Востока очень нежные, хрупкие… Теперь знаю — это правда.

— Было ужасно больно… — тихо сказала она. — Думала, умру… Стыдно…

— Почему?

— Ты был во мне… А я ничего не чувствовала, кроме боли. Сначала страх, потом боль. И плакала, как дура.

— У меня на губах до сих пор вкус твоих слез.

— Что теперь с этим делать? — она шевельнулась, взглянула на простыню. — Надо было сразу замыть… Теперь поздно.

Шмыгнула носом и виновато посмотрела на меня.

Скулы ее пылали.

Я невольно улыбнулся.

— Только представь: ты становишься женщиной… и первое, что ты делаешь как женщина — бежишь в ванную стирать простынь… Забудь об этом.

— Что мне теперь делать? — рассеянно спросила она.

— Я же говорю — забудь.

— Я о другом… Теперь все догадаются, что я… Что я больше не девушка.

Я изумился.

— Как?! Вас что — проверяют?! И сообщают всем?..

— Нет, конечно. Как это может быть? Но ведь моя фигура теперь поменяется…

— Что ты… Ты ведь не беременная…

— Я знаю. Но бедра и грудь — они же станут другими, я слышала от старшекурсниц.

— А-а-а… — протянул я. — Тогда конечно… Ты послушай еще. Из дома престарелых, например — они тоже тебе много интересного расскажут. И о фигуре, и что с грудью будет, и вообще…

— Правда, будет незаметно? — жалобно и с надеждой спросила она. — Никто не узнает?

— Быть женщиной — это не то, чего надо стыдиться. Кстати, пока твоя фигура совершенно не изменилась…

Склонился к ней, поцеловал в плечо. Уложил на спину. Принялся целовать грудь, живот, шепча между поцелуями все, что знал на английском ласкового. Она лежала напряженно, цепко удерживая меня за плечи, почти отталкивая, но чем дольше я целовал ее, тем глубже она дышала, начиная постанывать. Гладила мой затылок, боязливо напрягала и сжимала бедра, чтобы, наконец, развести их, все так же робко, но податливо…

…Ночь, проведенная вместе.

Радость обладания.

Сумасшествие ласк.

Короткий сон.

Ее теплое бедро рядом…

Безумная надежда — так будет всегда…

…Всегда важно помнить — пить на жаре надо с умом. Водка не подвела. Сивушным осьминогом улеглась в желудке. Ласковыми щупальцами прошлась по всему телу. Погладила занывшие было виски и затылок.

Ощутил ясность ума. Живость тела. Воспрянул духом. Захотел поесть.

Ухватившись за край лавки, поднялся.

Главное, не нажраться сегодня. Мистер У в понедельник сгрызет меня живьем за тесты. Так-то он мужик неплохой, у нас даже есть что-то общее. Разница невелика: он торчит до позднего вечера на работе, а я шляюсь до глубокой ночи по городу; ему пятьдесят, я помоложе; он китаец, я русский…

Это вообще несущественно.

В поисках ресторана выхожу через несколько кривых и безликих улиц на Сычуаньлу — Сычуаньскую улицу.

Чем примечателен Шанхай? Идешь-бредешь зачуханными переулками, уворачиваешься от велосипедов, перешагиваешь через потеки мыльной воды и какой-то жижи. И вдруг попадаешь на широкую улицу, сплошь в чистых витринах, надписях латиницей и непременным «Макдональдсом» где-то неподалеку.

Прямо на углу, возле витрины с безголовыми манекенами в спортивной одежде, стоит лысый дядька лет сорока. Писает на стену здания. Мимо ленивой развалочкой идут люди. Никто не обращает внимания — это вам не лаовай на набережной. Дядька заканчивает свои дела, подходит к женщине, что возле входа в магазин. Оживленно переговариваясь, парочка заходит внутрь.

— Хуаньин гуанлин! — кричит им менеджер, на глазах которого только что обоссали его магазин. — Добро пожаловать!

Все-таки шанхайцы — люди незлобивые.

Минут пять я отдыхаю в холодке маленькой лавки. Разглядываю товар. Здесь торгуют браслетами, кулонами, серебряными кольцами с черепами и фашистской символикой. Железные Кресты всех степеней, поддельные, конечно. Эсэсовские жетоны, орлы и даже печать вермахта. Жаль, что со мной нет Ласа. Обожаю водить его в такие места.

Продавцы в магазине — не татуированные скинхеды или раскачанные бородатые байкеры, а две обычные пожилые тетки в мешковатых платьях. На меня внимания не обращают, что-то живо обсуждают меж собой и уплетают заварную лапшу.

Приценившись к мельхиоровой черепушке в немецкой каске и покачав головой — пожалуй, Лас обойдется без такого подарка — выхожу на улицу.

Сычуаньлу — довольно длинная. Если по ней долго идти все время на юг, перейти по мосту через рукав речки Сучжоу, еще одолеть пару кварталов, то, в конце концов, попадешь в самый центр, на пешеходную улицу Нанкин.

Делать там совершенно нечего. Нанкинлу — средоточие туристического зла. Толчея, дорогие магазины, навязчивые продавцы подделок, контрафакта, игрушек. «Воч, бэгз, дивиди!» «Хэлоу, миста, плиз, лука-лука!»

Уж лучше здесь погулять — куда как меньше народу.

Покупать все равно, кроме пива, вряд ли что буду. Просто поглазею.

Обычный «айз-шопинг»…

…«Айз-шопинг» — так Ли Мэй называла это. Обожала гулять по магазинам. Часами она могла путешествовать по этажам торговых моллов — огромных магазинов, перебегать из одной лавки с мелочевкой в другую, с интересом, точно первый раз в жизни увидела, разглядывать всякую дребедень на ковриках уличных продавцов.