Вадим Чекунов - Шанхай. Любовь подонка

Усаживаются и долго изучают меню. Оно выдается всегда в единственном экземпляре на стол: китайцы предполагают, что заказывать блюда должен один человек, главный. Он опрашивает остальных, выясняет их пожелания, уточняет у официантки способ приготовления, всячески демонстрируя собственную значимость и разборчивость. Официанты охотно включаются в разговор, выказывая знание дела и жизни уже со своей стороны: консультируют, рекомендуют. Поэтому-то они не уходят, выдав меню, а торчат рядом, пока клиент думает — понятия «стоять над душой» в Китае нет.

Меню без картинок. Одна из теток пытается что-то в нем отыскать и даже вступает в контакт с официанткой. Через несколько минут беспомощно оглядывается на меня:

— Простите, вы говорите по-китайски?

Я делаю невнятный жест, будто меняю перегоревшую лампочку.

— Чего вы хотите?

Лаоваи хотят морепродуктов. Они вегетарианцы, но особого рода. Я даже узнаю новое для себя слово — пескадорианцы. Забрав у них меню, нахожу несколько «рыбных» иероглифов: суп и жареная рыба.

— Есть ли у них лобстер? — спрашивает мужик, подставляя лысину под потоки холодного воздуха, и та благодарно бледнеет.

Я не знаю, как по-китайски «лобстер».

Мужик пытается изобразить перед официанткой пантомиму: пучит глаза, шевелит пальцами на манер клешней.

Официантка теряется. Оглядывается, призывая кого-нибудь еще. Подходит еще парочка.

Мужик увлекается, совершенно входит в роль и угрожающе топорщит руки:

— Лобстер. Лобстер. Понимаете? Лобстер!

Я вспоминаю, как однажды пытался рисовать на салфетке баклажан. В результате девчонки-фууюаньки долго хихикали, разглядывая получившееся нечто — продолговатое и крайне неприличное на вид, а потом принесли мне рыбу.

— Лобстер! — не унимается мужик.

Теперь он изображает его одною рукою: выставил вперед усы — указательный и средний пальцы, а оставшимися ползет-перебирает по столу. Получается довольно похоже — между пустых тарелок снует взад-вперед волосатый лобстер, с ошейником в виде часов.

Я вижу, что официантки даже не пытаются понять, а просто с любопытством за ним наблюдают. Тогда меня осеняет, ведь я знаю, как будет «креветка»! Объясняю, что нужна такая же, только большая. Показываю руками размер.

Фууюаньки радостно кивают — поняли.

Пока лаоваям готовят еду, мы знакомимся. Одна тетка, действительно, новозеландка. Двое других — семейная парочка из Америки.

Туристы. Были сегодня в центре, теперь вот изучают город. Что их занесло в мои края, не понятно. Ищут чайный рынок. Я пожимаю плечами. Чай — не мой напиток.

Предлагаю выпить за знакомство. Тетки благодарят и отказываются. Мужик делает страдальческое лицо и похлопывает себя по карману рубашки:

— Сердце. Эта жара меня убьет. Только вечером, и то, если будет прохладно.

Ха, думаю я. Сердце…

Тетки спрашивают меня, откуда я.

— О! — восклицает новозеландка. — У нас много людей из вашей страны.

— У вас великая культура! — любезно улыбается мне американка.

— Уадка! — радостно вскрикивает мужик и подмигивает в сторону пустого флакончика.

Я учу его правильно говорить слово «водка».

Троица приехала в Китай на неделю: три дня в Пекине, два в Шанхае, потом в Макао и домой.

Восхищаются Поднебесной. Мой стаж проживания тут их впечатляет, просят рассказать что-нибудь о культуре и местных традициях.

— Я свои-то, русские, и то плохо знаю, а уж китайцев… Жизни не хватит, чтоб узнать, — машу рукой.

— Как же так?! — удивляются. — Ведь это безумно интересно!

Выходят повара и выносят на огромном блюде лобстера. Ставят в центре стола. Лобстер разрублен пополам, но — живой: медленно и печально шевелит усами.

Через минут пять его унесут обратно на кухню, и приготовят.

— Он живой! — таращит глаза американка. — Омайгад! Он живой!

— Конечно, живой. В этом-то весь шик.

Я дотягиваюсь палочкой до одной из суставчатых ножек страдальца, та вздрагивает.

— О нет! Не надо, пожалуйста! — кричит вдруг новозеландка и принимается в голос рыдать.

Американка, содрогаясь, хватает салфетку, наклоняется под стол.

У поваров-китайцев — растерянные лица. Жаль их, ребята ведь постарались от души, да и блюдо не из дешевых.

Со всех столиков глядят в оживлении.

— Добро пожаловать в Китай! — говорю проблевавшейся американке. — Добро пожаловать в настоящую жизнь!

Троица, не дожидаясь рыбы, поспешно расплачивается. Я хочу посоветовать им напоследок — сфотографировать блюдо с лобстером, но передумываю: все-таки они неплохие люди, хотя и лаоваи.

Туристы прощаются со мной и уходят. Новозеландка продолжает рыдать и на улице. Трясет головой, словно контуженая.

Настоящая жизнь, ребятки, не похожа на рекламные проспекты.

Хотя что я могу знать о настоящей жизни?..

Бывшая жена была права — еще тогда, на Каширке.

Я не знаю жизни, не знаю людей. Не знаю себя.

Просто плыву по реке событий, отравляя все вокруг алкогольным выхлопом. Были периоды, когда я пробовал что-то писать, занимался спортом, увлекался кино.

А теперь я перестал даже читать.

Иногда я пытаюсь трепыхаться, совершаю поступки, что кажутся мне осмысленными, но это лишь осложняет мой дрейф.

Хочу понять: что я делаю не так, почему не могу жить в любимых городах, почему не могу остаться с любимыми людьми. Взять ту же Инну — ведь трижды пытался склеить разбитое, начать заново. В разных городах и в разное время, непонятно на что надеясь — на магическое «бог троицу любит» или на перемену среды.

Но бога нет, это я знаю точно, а среда изменится легко — надо лишь выпить еще.

Дринк, дринк, дринк.

Дэнс, дэнс, дэнс…

Первое письмо я получил зимой. Адрес незнакомый, подпись — «Пэри». Так звали собаку одного очень знакомого человека — не персидская же муза решила меня осчастливить…

Совсем короткое письмо.

«Привет!

Не знаю, может, и не нужно было тебе писать, но вот — написала. Не понимаю, что на меня нашло — взяла и набрала твое имя в Яндексе. Была приятно удивлена. Ты все же не бросил литературу. Когда станешь известным, буду гордиться знакомством.

Угадай, кто тебе пишет».

И угадывать нечего.

В конце письма, после смайликов, приписка:

«Наверное, нужно сильно пережить что-то, чтобы написать такое» — и ссылка на один из моих рассказов.

Альтернативное настоящее: люди разводятся, а их детей, с целью спасти от душевных травм, умерщвляют в специальной комнате — здесь же, на месте, прямо в загсе. Без проволочек и судов. Процедура называется «форсированным завершением жизненного цикла», после чего родителям выдают чистые паспорта — гуляйте, свободны.

Кажется, за этот рассказ я и получил рецензию в стиле «автор и Чикатило — одно лицо». Хотя, может, и за другой. Неважно, потому как в корне неверно. Чикатило был тихим, неприметным снабженцем, добрым семьянином, на хорошем счету у соседей и на работе. У меня так никогда не получалось.