Вадим Чекунов - Шанхай. Любовь подонка

Лежит молча.

В ушах у меня сильно звенит от выпитого и от усталости.

Спать лучше не ложиться. Нет смысла уже, утро почти.

Сажусь на край постели, спиной к жене. Замечаю, что мысленно начинаю опять называть ее женой. Курить совсем не хочется, но надо себя чем-то занять.

Докуриваю сигарету до половины, начинает мутить. Вминаю бычок в блюдце на табуретке и забираюсь в постель.

В квартире холодно. Тяну к себе край одеяла. Залезаю под него, чистое белье приятно трется о чистое тело. Чувствую тепло, исходящее от Инки. Сам того не желая, прижимаюсь к ней животом и ногами.

Инна делает отстраняющее движение рукой.

Резко разворачиваюсь к ней спиной.

— Спокойной ночи.

Она не отвечает.

Лежим так долго. По-моему, пару раз я даже проваливаюсь в какую-то мутную дрему.

Скоро рассвет.

Мне кажется, она плачет.

Оборачиваюсь.

Острое плечо торчит из-под одеяла. Осторожно трогаю прохладную кожу.

— Я хочу пить, — почему-то шепотом говорит она.

Нашариваю ногами тапки, надеваю их и иду на кухню. Свет не зажигаю — на кухне занавесок у меня нет, а в правом крыле дома уже светится пара-другая окон: кто-то собирается на работу.

Дождь, кажется, так и не прекратился. Зонта у меня нет, куртка сырая… Выходить куда-либо в такое утро желания нет никакого. Начинаю искать приличную отмазку. Позвонить на кафедру, сказаться больным?.. Покашлять, посипеть, сходить в поликлинику опять. Двести рублей — и больничный продлят на три дня.

Что я буду делать с Инной, другой вопрос.

Наливаю из-под крана в единственную свою кружку холодной воды и делаю шаг в сторону коридора.

Что-то обрывается внутри, резко, разом. Лопается оконное стекло и вылетает из рук кружка. Меня бросает на холодильник, ударяюсь лицом о его гладкий бок и обнаруживаю себя уже на корточках, голого, полуоглохшего.

«Штаны, штаны… где штаны?..» — первое, что приходит в голову.

Из спальни слышен Инкин визг — частый, прерывистый.

Еще чьи-то крики, вой сигналок, какой-то звон.

На полусогнутых влетаю в комнату.

Инна сидит на полу, обхватив колени.

Рама выбита, штора болтается на паре колец.

Алоэ на полу, повсюду земля из разбитого горшка.

— Что это? Что случилось, ты знаешь? — кричит Инна, подгребая к себе одеяло.

Вся постель усеяна битым стеклом.

«Пиздец, подъезд взорвался! Как там, на…»

Я не могу вспомнить улицу, где на днях разнесло два подъезда.

Хватаю джинсы и никак не могу попасть ногой в штанину.

Под пяткой хрустит осколок. Обжигает порезом ногу.

— Что случилось, я не пойму?! Что случилось?!

Инна орет, косясь на выбитое окно.

— Зажги свет!

— Нельзя! Взорвалось что-то! Может, газ… Быстро одевайся! — кричу в ответ и роюсь в ящике стола.

Хер там, какой газ, от грохота чуть не оглох…

Так, вот диплом, военник… Приглашение от китайцев… Конверт с заначкой… Сую все в задний карман джинсов. Оборачиваюсь.

Инна сидит на полу, как была, в одной футболке, прикрывшись одеялом.

Хватаю ворох ее одежды и бросаю в нее.

— Оделась, быстро! Быстро оделась, я сказал!

Нахожу свитер, натягиваю. Ищу обувь.

Во дворе страшно кричат.

За дверью тоже слышны крики и хлопки дверей.

Кто-то пару раз ударяет в мою дверь.

— Я щас! Одевайся быстрее, хули ты сидишь?

Открываю и вижу соседа снизу, татарина-усача. Из всего подъезда я знаю только его — заливал дважды.

— Шестой дом взорвали, — сообщает он, как мне кажется, очень буднично.

«Кто? Какой шестой?» — хочу спросить.

Сосед бежит вниз по лестнице.

Заглядываю в комнату — Инна пытается надеть колготки. Поднимает зареванное лицо:

— Ты можешь не уходить никуда? Не надо, мне страшно… Ты ведь никуда не уйдешь, да?

— Инн, надо быстро из подъезда выметаться, ты поняла? Вдруг наш тоже рванет. Потом — там люди, понимаешь — люди!

Тащу ее, полуголую, к выходу. Она цепляется за дверную ручку.

— А я, по-твоему, не люди, да? Я — не человек? Ты куда меня привез, вообще?! Я из-за тебя чуть не погибла сейчас, ты понимаешь?!

Знаю, что в такие минуты женщин надо бить по лицу. Видел в кино и читал в книжках. Они после этого успокаиваются. Однако не бью, но помогаю надеть жакет — с юбкой она справляется сама. Сую в руки сумку, накидываю на плечо плащ и тащу за руку — вниз по лестнице.

Вижу, как лицо ее знакомо покрывается пятнами и кривится от всхлипываний. Она что-то бормочет, но я не слушаю.

На улице темень, по-прежнему мелкий дождь. Чем-то воняет. Пробегают мимо какие-то люди. Машины у подъезда до сих пор надрываются «сигналками».

Под козырьком подъезда знакомый татарин с ребенком и несколько женщин.

Татарин убеждает всех отойти подальше от дома.

Из подъезда выбегают незнакомые мужики.

Шестой дом, понимаю я — тот, соседний.

Инна что-то говорит мне.

— Что?

— Туфли… Ты не дал мне надеть туфли… Они дорогие…

Достаю из конверта пару стольников. Один еще остается.

Показываю ей в сторону Варшавки.

— Иди, дойдешь босиком. Лови тачку и вали отсюда. Чтобы больше я тебя не видел.

Инна берет деньги.

Догоняю бегущих людей.

Не оборачиваюсь.

С каждым шагом ноги деревенеют, становятся чужими. Остро хочется ссать.

Соседнего дома нет. На его месте — огромная, в несколько метров, куча мусора. Из нее валит густой дым.

Жуткий, незнакомый запах. Во рту сухо от запоздалого страха.

Высокий усатый мужик в футболке предлагает разбирать завалы. Дом был кирпичный, как и мой: развалился весь, лишь кое-где видны куски стен. Торчат гнутые железки — не то арматурины, не то трубы, валяются смятые кровельные листы — бывшая крыша.

Понимаю, что никакие завалы разбирать не могу.

Лицо немеет, я тру его руками, не чувствуя кожи.

Меня вдруг выворачивает, хотя особо нечем, не закусывал ведь.

Последнее, на что смотрю — деревянная решетка, рядом с ней поломанный ящик, чей-то ботинок и куча тряпья…

И дым, дым, дым…

Возвращаюсь к подъезду. Жильцы кучкуются возле двери. Лица их серые, опухшие, словно неживые.

Инны среди них не вижу.

Уехала.

Стараясь смотреть лишь себе под ноги — разбитые кроссовки ощупывают мокрый асфальт, — выхожу на Каширку.

Порезанная пятка почти не болит.

Палатка открыта. У распахнутой двери стоят две молодые армянки. Водкой они точно торгуют…

Пока достаю деньги, слышу, как они по-армянски обсуждают случившееся. Говорят про какого-то Сурена. Пытаюсь понять. Нет, не террористки. Собираются звонить Сурену, чтобы подвез еще водки — сегодня будет большой спрос…

Будет спрос, будет. Беранэм кунэм. Твою мать!..

Армянки замолкают на полуслове.

Оказывается, вслух сказал.

— Мужчина! — обращается кто-то ко мне. — Мужчина, в свитере синем!

Точно, ко мне. Синий свитер у меня. Совсем недавно я был молодым человеком, теперь вот — мужчина. В свитере синем.