Виктор Мартинович - Озеро Радости

— Беларусь, конечно же, основана очень давно. — Она делает паузу, пытаясь вспомнить какую-нибудь дату, но все мысли в ее голове заглушает Вячеслав Бутусов. «Нас так долго учили любить твои запре-е-етные плоды», — тянет приятный голос. Снегурочка с усилием возвращается к теме. — Но как государство Беларусь оформилась после Октябрьской революции, когда Чапаев прищучил панов и литовцев. Литовцы захватили нашу страну в Средние века и устроили на ее территории какое-то непонятное княжество. Потом у них все отобрали поляки, которые были панами и эксплуататорами. Все изменила революция. Она дала Беларуси шанс на национальное самоопределение. В основании БССР участвовали Якуб Колас, Тарас Шевченко, Адам Мицкевич и другие государственные и общественные деятели. Гражданская война и разруха не давали им в полной мере обрести государственность, тем более что на пороге стояла Вторая мировая война, разделившая Беларусь на западную и восточную. И только взятие Берлина дало долгожданную свободу. Возникли театр, прокуратура и «Песняры». — Снегурочка вздыхает, не зная, что еще добавить про белорусскую историю. — Многие посетители нашего исторического автобуса спрашивают у меня: а как быть с белорусским языком? Отвечаю. Когда-то белорусский был языком деревни. Люди стеснялись на нем говорить. Чтобы не было такого, что они вроде как колхозники. Потом язык захватили националисты. Они были озабоченные и устраивали митинги. И тогда языком нормальные люди вообще не пользовались. Даже колхозники. Но сейчас все изменилось и никто уже не стесняется говорить на белорусском языке и не боится этого. Все, кто знает белорусский язык, совершенно свободно его могут при необходимости использовать с другими такими же. И никто даже не оглядывается, не то что там в милицию сразу звонить. Так что у нас полное конфессиональное равноправие.

Снегурочка замолкает, гордая тем, как исчерпывающе осветила все вопросы национальной идентичности. Пауза выходит настолько долгой, что Яся успевает-таки провалиться в сон и даже увидеть Якуба Коласа, Энди Уорхола и Тараса Шевченко, устанавливающих белорусскую государственность в виде полосатого пограничного столба. Но ее вновь выдернул из дремы лучащийся радостью голос Снегурочки:

— А сейчас мы подъехали к сердцу нашего фантастического, чистого и безопасного города — Ок-тябрь-ской пло-ща-ди! Справа вы видите сквер, в котором еще при царе установлен скульптурный ансамбль мальчика с гусем в виде фонтана. Из шеи гуся через открытый клюв на мальчика льется струя воды, мальчик от нее закрывается ладонью, но ему все равно мокро. И так — и в жару, и в холод. И в солнце, и в дождь. Стоит ли удивляться, что в народе этот памятник стал символом всех детей, попавших в беду. Каждый вечер мамаши и пенсионерки несут сюда конфеты и размещают их на парапете. Конфеты забирает милиция, так как вообще-то еду складировать на граните нельзя, это нарушение санитарных норм — вдруг их съест какой-нибудь бродячий ребенок и заболеет дифтерией. Но на следующий вечер конфеты снова появляются.

Тут Яся засыпает и больше не выныривает из сна до самого конца экскурсии. Когда ее расталкивают, на улице уже вечер, солнце спряталось за ГУМ, а подступающая ночь дышит таким холодом, что путь до метро она пробегает, как не успевший вылинять к первому морозу заяц. У входа на станцию — стеклянные двери с логотипом «БелРосТорфСтраха». Невроз неопытного эмигранта заставляет ее зайти внутрь и купить себе полис: все страны мира на два года. С тонкой бумажкой небесного цвета становится спокойней. Пятизначная сумма страховой выплаты убаюкивает, сравнительная дешевизна полиса радует несоответствием уплаченного взноса и обещанного увечьями вознаграждения. На полисе записан и обведен кружочком круглосуточный телефон, на который можно позвонить в случае возникновения проблем. Не так уж и мало для человека, который не может в этом случае позвонить родителям.

В подземке пахнет талым снегом, волглой дубленкой и табачным перегаром. Не выходя на поверхность, по анфиладе напитанных сквозняками коридоров, она оказывается в поезде международного сообщения, увозящем ее из города, где рухнул миллион надежд, в город, на который миллион надежд возложен.

Чувство, которое охватывает путника, когда он сходит с поезда в незнакомом ему городе без малейшей идеи о том, где будет ночевать, нельзя назвать неустроенностью. Неустроенность — слишком слабое слово для обозначения этого чувства. Неустроенность может испытать лоботряс, приехавший из Саратова поступать, когда неприветливая родня выделяет ему комнату без окна и рабочего стола, больше похожую на чулан. И вот он сидит в этой комнате под дырявым торшером, остервенело перелистывает сборник задач по физике, задачи не удерживаются в голове, от дивана пахнет котом, в носу першит от пыли, и он чувствует себя — неустроенным.

Тут же — совсем иная степень отчаяния. Тут, с первым вдохом дизельной копоти, пахнущей по-иному, чем на родине; с осознанием, что вот он, туалет, но ты не можешь в него попасть, потому что вход стоит десять рублей, местной валюты у тебя нет, а обменник, единственный на весь вокзал, закрыт; с первым взглядом на ментов, выдергивающих из толпы каждого десятого на выходе из вокзала — проверочка документов в надежде обеспечить себе мелкий гешефт; так вот, со всеми этими милыми детальками на путника спускается такое осознание собственной нежелательности, что хочется срочно уехать домой. Но это, как правило, невозможно. И ты чувствуешь себя зубной пастой, которую чья-то жестокая рука выдавила из уюта тюбика, тотчас же закрутив колпачок. И возврата нет, твоя уязвимая белизна сейчас будет размазана по чьим-то острым зубам.

Если мы примем во внимание отсутствие спасительной суммы денег в кэше или на карточке — денег, которые способны решить большинство проблем новоприбывшего, причем как с ночлегом, так и с милицией; если мы вспомним о космическом морозе, о грязном снеге повсюду, о шакалах, прыгающих на размякшего от длительного переезда гостя столицы с предложением довезти его куда угодно в пределах Садового всего за каких-нибудь семьдесят долларов, мы поймем, каково Ясе делать первые шаги по Третьему Риму.

— И самый дешевый вариант у нас будет… — в трубке слышно клацанье ноготков оператора по клавишам. — Семьсот пятьдесят долларов за однушку на Зоологической. Двадцать четыре квадратных метра, без ремонта. Есть кровать, сантехника — написано, правда, старая. Так что особо, знаете, не ждите… За такие деньги… На полу — линолеум. Заморозить этот вариант? У нас быстро все, что до тысячи, улетает. Поставить на паузу?