То Хоай - Западный край. Рассказы. Сказки

Каждый день Тхао Ниа с топором на плече уходил в лес за хворостом. А случалось, он по нескольку дней кряду вместе с матерью и сестрой пропалывал кукурузу.

И Зианг Шуа все больше убеждалась, что он и в самом деле Ниа, ее первенец. Она уже и думать забыла про перевоплотившегося покойника из речки Намнгу. Сын, как и прежде, был усерден в работе и терпелив, а это ли не извечные свойства мео? Только вот косырь [71] Косырь — широкий нож, которым пользуются вместо косы. держать разучился и лезвие его, скользя по траве, не срезало ни единой былинки. Оно и понятно: сколько уж лет не доводилось ему работать в поле, оттого руки его и ноги сделались слабыми и дряблыми, и кожа на них побелела, а лицом, полным и одутловатым, смахивал он на купца Цина, что приходил сюда когда-то с вьючными караванами.

Ниа был неизменно замкнут и хмур и, случалось, педелями не раскрывал рта. Как-то решил он развлечься — пройтись по ближним деревням, — но, когда люди стали его расспрашивать о том о сем, он отвечал неохотно и уклончиво, а вернувшись домой, вновь замолк, словно онемел. Сожалел ли он о чем или тосковал по оставленной на чужбине жене? Только мысли его, судя по всему, блуждали где-то далеко, и не радовался он семье и родному крову. Верно, тяготели еще над ним какие-то тайные силы. В такие дни Зианг Шуа не узнавала в нем прежнего своего Ниа.

Однажды вечером, оставшись наедине с матерью, он спросил:

— А знаете, мама, в Лаосе мео давно позабыли нужду и лишения.

Она усомнилась в его словах и подумала: «Нет, здесь что-то не так… Я ведь помню, едва пришло Освобождение, народ всем миром кинулся разбирать дом уездного начальника; уносили все — даже камни из основания колонн, и каждый, кого ни возьми, был доволен и счастлив. Прежде начальник прибирал к рукам чужое добро, а нынче все его богатства достались людям. Начальник был свиреп и кровожаден, словно тигр с обрубленным хвостом, который, сожрав коней и быков, бросается на людей. Сколько ведь бились, покуда изгнали его прочь. А в Лаосе, говорят, по-прежнему правят чины да начальники. Как же там люди могут жить безбедно? Вот ведь и председатель Тоа сбежал оттуда. Нет, неправду он говорит!»

Но Зианг Шуа не стала делиться с сыном своими сомнениями и лишь спросила невесело:

— При этаком счастье что ж ты там не остался?

— Я тосковал без вас, мама, вот и вернулся.

— Ах, вот как, — вспылила она, — ты тосковал без меня?! Отчего ж ты, вернувшись, не сказал мне ни единого ласкового слова? Да знаешь ли ты, как мучилась и горевала я по ночам с той поры, как ушел ты из дому? И чем вольготней жилось нам, тем сильнее тосковала…

От волнения голос ее прервался.

— Да… да, — пробормотал Тхао Ниа.

Самые разные мысли обуревали его, многое хотел бы он ей сказать, но не знал сейчас, как закончить разговор по-доброму, без ссоры. Ниа не терпелось увести через границу мать и сестру. Он хотел бы забыть наставленья святого отца, забыть все то, чему обучили его во Вьентьяне, прежде чем заслать сюда. Он желал лишь одного: тайком увести из Финша мать и сестру…

— В Лаосе, — сказал он в другой раз матери, — есть люди из Штатов, э-э… американцы.

— Американцы?.. А французы?..

— Да нет, там одни американцы.

— Ох, сынок! — воскликнула в страхе Зианг Шуа. — Ты ведь ушел от нас совсем мальчишкой и столько лет не был дома. Откуда тебе знать, каково нам жилось здесь? Забыл небось, как мы пропадали заживо в лесных чащобах? Могла ль я в ту пору мечтать о таких светлых днях, как нынче? Вспомни, сперва отец твой сгинул на чужбине, а потом и тебя унесло в чужие края…

Ниа растерянно замолчал. Нет, не умел он найти подходящие слова. Да и говорить об этом было ему невмоготу. Он сделался нелюдим и мрачен, и никто не догадывался, что в нем живут два человека: вражеский разведчик, жестокий и холодный, и сын, вернувшийся к матери, под родной кров.

Всякий раз, приходя из леса, Ниа снимал с коня вязанку хвороста и складывал его перед дверью. Потом прислонялся спиною к стене и тер ладонями виски с такой силой, что из царапин и ссадин на руках иногда выступала кровь. «Может, он хочет стереть из памяти горькие мысли иль облегчить тоску по жене, оставленной им в Намнгу?» — думала Зианг Шуа.

И снова ей чудилось, будто он вовсе не сын ей. И она горевала, вспоминая про тигра, обернувшегося человеком. Она не хотела думать об этом и все-таки вспоминала вновь и вновь и горько плакала…

Однажды Ниа тихонько спросил сестру:

— Ми, а ты помнишь, как я водил когда-то тебя на ярмарку взглянуть на товары богатого купца Цина?

— Нет, не помню.

— А знаешь, в Лаосе да и в Сиаме торги и ярмарки повеселей и побогаче будут.

— Неужто лучше нашего магазина?

Ниа ничего не ответил.

— И побогаче ярмарки, где торговал Цин? — снова спросила Ми.

— А сказала, что все уже позабыла!..

— Да нет, — усмехнулась Ми, — не забыла, просто вспоминать неохота… Значит, торгуют там, как в доброе старое время?

— Да.

— Ну, тогда я знаю, какие там ярмарки. Мама вон до сих пор помнит, как стражники самовольничали на торгах. Да и соседи, что вернулись из Лаоса, рассказывали, как там на базарах солдаты, собирая налог, бьют людей смертным боем. Ты послушал бы хоть председателя Тоа.

— Нет-нет, там…

— Ладно уж… слышала я от мамы, как в старину покупали соль у начальника в лавке: изволь сперва подойти к приказчику, стать на колени да сообщить, по какому явился делу. А потом надо поднести ему белого серебра. Раз за границей до сих пор заправляют начальники, значит, народ и сейчас должен им низко кланяться и платить дармоедам за соль белым серебром. Может, скажешь, не так?

— Что ты заладила «начальник», «начальники»? В Лаосе их величают «господин уездный начальник». А ты — «дармоеды»!

— Ты случаем не оставил свои глаза за границей? — расхохоталась Ми.

— Замолчи! — вспылил Ниа.

Злоба и страх теснили ему грудь. Он проглотил подкативший к горлу ком и не сказал больше ни слова.

С тех пор Тхао Ниа не раз сидел без сна всю ночь до рассвета, уставясь на горевший в очаге хворост.

Немало времени прошло, прежде чем он заговорил снова, на этот раз с Кхаем.

— А в Лаосе-то все теперь по-другому, — как бы невзначай обронил он. — И немного погодя принялся расписывать тамошнюю вольготную жизнь.

Кхай внимательно смотрел на него. «Да, товарищи из госбезопасности верно его раскусили, — думал Кхай. — Чужой он человек, и в голове у него черт знает что. Не знаю уж, чего он там напел сестре… А теперь взялся и меня агитировать: „За границей то… за границей се!..“»

И, отбросив всякие церемонии, Кхай напустился на брата:

— Ну а у нас ты ничего нового не увидел? Не помнишь, как здесь народ мыкался в нищете? А теперь гляди: и соляной склад построен, и магазин, и медпункт… Не сидят у нас больше на шее ни тэй, ни уездный начальник. Вот что такое социализм. Так где же переменилась к лучшему жизнь — у нас или за границей?