Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка. Слезы счастья

– Нет, и я прошу тебя, Акали, держать все это в секрете. Конечно, когда моя сестра вернется из Квебека, я с ней поговорю. Черт побери, а ведь она отчасти виновата в том, что со мной произошло! Это, в общем-то, первый раз, когда мы с ней разлучились. Я чувствовала себя не в своей тарелке, как будто я стала какой-то другой Лоранс. И вас двоих рядом со мной тоже не было.

Киона покачала головой. Она довольно долго размышляла в последнее время над неразумным поведением Лоранс и неизменно приходила к одному и тому же выводу.

– Ты права, мы выросли вместе. Мы жили в одной комнате на берегу Перибонки, в Валь-Жальбере и здесь. Если мы разлучаемся, то чувствуем себя не в своей тарелке. Когда одна из нас начинала вести себя безрассудно, мы это обсуждали. Акали в последние два года рядом с нами не было, однако едва мы снова собирались вместе, как становились сильнее. Я вполне могу понять, что ты чувствовала себя не в своей тарелке, Лоранс, что тебе было одиноко, и я не стану тебя ни в чем упрекать, потому что я и сама, когда уехала с Делсеном, действовала вопреки здравому смыслу. Впрочем, если наша судьба предопределена заранее, я, возможно, всего лишь следовала своей судьбе. Теперь я испытываю необходимость заботиться о тех, кого люблю, а также о тех, кого не знаю. Мне хотелось бы иметь возможность исцелять истерзанные души и израненные сердца. Это для меня было бы не очень трудно. У меня есть природный дар, и я должна найти способ, как его использовать во благо другим людям.

Растрогавшись от этих слов, Акали погладила короткие волосы Кионы, а затем провела ладонью по ее щеке.

– Ты и так уже используешь его с раннего детства во благо другим людям, – сказала она.

– Мне пришла в голову одна идея. Нам нужно провести зиму вчетвером в Большом раю и не ходить в школу, – неожиданно предложила Лоранс. – Как когда-то раньше – с бабушкой Одиной, тетей Аранк и родителями. Что вы об этом думаете?

– Я думаю, что мы уже больше не дети, – сказала Киона серьезным тоном, вставая и начиная раздеваться, чтобы затем надеть ночную рубашку. – Я, со своей стороны, решила прекратить учебу и пробыть здесь до первых морозов, чтобы заняться помощью самым бедным и обездоленным жителям нашего региона.

– Ты больше не пойдешь в школу?! – удивилась Акали, тоже начавшая снимать свое платье. – Это очень глупо! Ты ведь одна из лучших учениц.

– Тише! Мы разбудим малышей, если будем разговаривать так громко, – сказала Киона. – Давайте уляжемся в кровати побыстрее и затем продолжим наш разговор.

Вскоре они уже выключили свет. Комната погрузилась в полумрак, в котором чувствовалось что-то заговорщическое. Лунные лучи, пробиваясь сквозь розовые льняные занавески, заливали комнату тусклым светом.

– Лоранс, – прошептала Киона, – мне жаль, но Мари-Нутта не вернется сюда к Рождеству. Она останется в Квебеке, у Бадетты, и будет жить там и в следующем году. Мин и Тошан поначалу будут возражать, но в конце концов согласятся. Твоя сестра станет ходить там в школу и одновременно работать в газете «Солей». Это самый лучший путь к осуществлению ее мечты – стать репортером.

– О-о, нет, нет! Это она тебе сказала или ты сама узнала?

– Я сама об этом узнала – несомненно, потому, что она об этом размышляла во время недавней вечеринки. Или же я это просто предчувствую.

– Быть такой, как ты, – это очень странно, Киона, – сказала Акали. – Получается, что ни у кого от тебя не может быть секретов. Прошлое людей, их будущее, их чувства, их самые постыдные мысли – ничего из этого нельзя от тебя утаить. Однако я знаю, что тебе самой трудно это вытерпеть. Ты ведь частенько плакала оттого, что не родилась самой обычной девочкой.

Воцарилась тишина, нарушаемая лишь тиканьем будильника. Опечалившись из-за известия о том, что ее сестра-близняшка не собирается возвращаться, Лоранс размышляла, как бы заставить ее изменить свое решение. Ей даже захотелось и самой поехать учиться в Квебек. Ее вывел из задумчивости тихий голос Кионы.

– Когда я была маленькой девочкой, я очень болезненно воспринимала удивительные проявления моего природного дара, – стала рассказывать Киона. – Я не люблю это слово, потому что вообще-то у меня нет никакого дара. Лучше говорить, что у меня есть необыкновенные способности. Весьма необыкновенные. Поначалу, если у меня начиналось видение, я пугалась, у меня затуманивалось сознание, я испытывала сильное недомогание… Особенно тогда, когда я чувствовала, что какая-то опасность угрожала кому-нибудь из тех, кого я люблю, например Тошану или Луи. Вчера утром в тот момент, когда мне удалось увидеть Лоранс, которая плыла по озеру, у меня началось головокружение. Однако эти болезненные ощущения уже не такие сильные, как раньше, и теперь я, похоже, могу с ними справляться. Кроме того, я, к счастью, вижу и предвижу далеко не всё и не всегда. Я могла бы также сказать: «К несчастью». Я не смогла спасти свою маму, потому что ничего не предчувствовала в то утро, когда пришли полицейские – пришли, чтобы отвезти меня в тот ужасный интернат. Я не знала наперед, что лошадь полицейского, который будет меня увозить, брыкнется и попадет копытом по моей маме и что моя мама от этого умрет. Иногда, еще девочкой, я видела какие-то будущие события, но смысл их оставался для меня скрытым. Мне помнится, как-то раз Симон Маруа и Шарлотта принесли мне маленькую елочку на Рождество. Я тогда сказала Шарлотте, что у меня было видение: я видела ее в белом подвенечном платье. Она решила, что это видение связано с ее будущим бракосочетанием с Симоном. Однако я не видела в своем видении лицо ее будущего мужа и не знала, что Симона убьют в концентрационном лагере… В общем, я иногда и сама толком не могу разобраться в своих видениях.

– А Эстер? – спросила Лоранс. – Почему ты обняла ее во вторник вечером? Ты была при этом так потрясена, что едва не расплакалась.

– А кто такая Эстер? – спросила Акали. – Все говорили о ней за ужином, но я не решилась спросить, кто она. Мадам Лора сдает ей внаем комнату, да?

Киона ответила не сразу. Едва она вспомнила о своей первой встрече с Эстер, как ее сердце болезненно сжалось, потому что в ее памяти воскресли воспоминания о тех бедах и горестях, которые пришлось когда-то пережить Эстер и которые удалось ослабить в сознании Эстер ей, Кионе.

– Эстер Штернберг – еврейка, – сказала она дрожащим голосом. – Она угодила в концентрационный лагерь и сумела там выжить. Как только я подошла к ней, я почувствовала, через какие ужасы она прошла, увидела жуткие сцены из ее жизни, ощутила перенесенные ею невообразимые физические и душевные страдания. Я должна ей помочь, должна хоть немного облегчить ей душу, хотя полностью это сделать мне никогда не удастся. Она не сможет забыть того, что пережила.