Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка. Слезы счастья

«Эрмин права. Мне необходимо быть мужественным! – подумал он. – Я не должен капитулировать. Я не должен делать этого во имя памяти моего отца, Анри Дельбо, во имя уважения к Тале-волчице, которая когда-то жила здесь, между рекой и горами. Я нахожусь у себя дома, эти деревья – мои друзья, они будут согревать меня еще много лет, и когда-нибудь у меня будет самая лучшая собачья упряжка во всей стране. А сани я себе сделаю другие и стану зимой ездить на них с радостными криками по льду озера Сен-Жан. Буду ездить на них до конца своей жизни».

Словно бы желая чем-то закрепить это свое решение, он лихорадочным движением прижал к себе Эрмин. Под своими ладонями он почувствовал ее теплую бархатистую кожу, нежность ее женского тела.

– Погоди-ка! – пробормотал он, начиная поспешно стаскивать с себя одежду.

Раздевшись догола, он выпрямился во весь рост, протянул руки к ночному небу и издал крик, в котором смешались гнев и ликование. Он стоял на своих крепких ногах с выпуклыми мускулами, выгнув спину. Его освещало тусклое пламя затухающего костра. За прошедшие двадцать лет он не изменился. Он был похож на великолепную бронзовую статуэтку, и когда-то давно зимним вечером это очень взволновало молодую влюбленную девственницу, оказавшуюся наедине с ним в окружении лиственниц. Эрмин смотрела на него изумленными глазами, от волнения к ним подступили слезы. А еще ее охватило первобытное желание – желание отдаться, издавая стоны удовольствия, этому красивому мужчине, который был ее мужем, но при этом – никогда раньше так, как в эту драматическую ночь – являлся повелителем леса.

Наконец он опустился на колени рядом с ней, смотря на нее с восхищением, и направил свои ласки на те укромные уголки ее тела, которые были самыми интимными, самыми теплыми и нежными. Расположив свою голову между ее бедер, он доставил ей много удовольствия, а затем заставил ее, издающую тихие удивленные стоны, развернуться. Она послушно прислонилась к стволу ближайшего клена и повернулась к Тошану округлыми ягодицами. Он вошел в нее, обхватив руками ее талию и полуприкрыв глаза – так, чтобы можно было видеть, как она изгибается, встряхивает своей шевелюрой и двигает телом взад-вперед в такт его энергичным движениям.

Эрмин вскрикивала от получаемого ею огромного удовольствия, не опасаясь при этом разбудить детей или родителей. Здесь, под ветвями высоких деревьев, кроме них двоих никого не было. Они были голыми, имели возможность заниматься любовью и издавать при этом крики удовольствия, не опасаясь быть замеченными. Прерывистое дыхание Тошана и хриплые звуки, которые он издавал от страсти и вожделения, еще больше возбуждали Эрмин, и она со стонами исступленно умоляла его входить в нее поглубже. Наконец, достигнув оргазма и почувствовав себя слившимися в единое целое, они на какое-то время оба замерли.

– Моя любовь, моя прекрасная любовь! – вздохнула Эрмин, когда затем они снова улеглись на одно одеяло и укрылись другим.

– Моя маленькая волчица! – прошептал Тошан ей на ухо. – Мы, я думаю, распугали всех медведей в округе. Так что можешь спать спокойно.

Произнеся эти слова, Тошан засмеялся от эйфории. Свеча уже погасла, и лишь лунные лучи, пробиваясь между ветвей, тускло освещали землю.

Эрмин, чувствуя себя изможденной, взяла ладонь мужа и прижала ее к своей груди.

– Мы станем еще сильнее, – заявил ей Тошан. – Не бойся, демоны удрали.

Он заговорил так, как говорила Киона. Это была последняя мысль Эрмин перед тем, как ее одолел сон.

Роберваль, понедельник, 7 августа 1950 года

Лора натянула на свои руки белые перчатки, поправив перед этим шляпку из органди и свои платиновые кудри. Вокруг нее царили веселье и суматоха. Лоранс гонялась за маленькой Катери, одетой в пышное платье с оборками на груди, в котором она была похожа на куклу. Мадлен и Акали, уже полностью одетые, пытались успокоить фокстерьера, все время прыгавшего и натягивавшего до предела поводок.

– Давайте поторопимся! – пробурчал Жослин, который выглядел очень эффектно в своем бежевом льняном костюме и красном галстуке. – Пароход уже подплывает. Мы опоздаем на пристань.

– Не опоздаем, папа! – возразила Киона, надевшая клетчатую рубашку и новый комбинезон из голубой хлопчатобумажной ткани. – Мукки уже завел двигатель машины. Вам осталось только сесть в нее. А я поеду на велосипеде.

Вся семья собиралась идти встречать Эрмин и бабушку Одину, которые должны были прибыть на пароходе через четверть часа.

– Иисусе милосердный, да собирайтесь же вы поскорее! – взмолилась Мирей – единственная, кому предстояло остаться в доме. – Я присмотрю за кухонной плитой. Жаркое будет готово в полдень.

Полицейский, которому поручили предупредить семью Шарденов о том, что произошло на берегу Перибонки в ночь с пятницы на субботу, не поленился лично явиться в дом Лоры и рассказать об этом. Лора и Жослин, поначалу придя в уныние, затем с горячностью заявили о том, что окажут Эрмин и Тошану всяческую поддержку. Что касается Мукки, то он, узнав рано утром по телефону о случившемся, заявил своим хозяевам, что вынужден уволиться с работы, потому что ему необходимо помогать своему отцу. А вчера вечером Эрмин позвонила родителям из гостиницы в поселке Перибонка и сообщила, что возвращается, но не одна, а вместе с бабушкой Одиной.

– Быстренько в машину! – воскликнула Лоранс. – Мукки! А ну-ка посигналь!

Все уселись поудобнее в комфортабельном «линкольне». Жослин сел на переднее пассажирское сиденье, Констан и Адель расположились у него на коленях, а Лора, Мадлен и Лоранс заняли места на заднем пассажирском сиденье. Мадлен держала на руках Катери.

Киона тем временем уже ехала на велосипеде по дороге, ведущей к берегу. Ветер, дующий с озера, взъерошивал ее рыжевато-золотистые волосы. Она радостно улыбалась. «Я спасла Тошана. Нельзя было допускать, чтобы он запятнал свои руки – и душу – кровью. Мы отпразднуем Рождество здесь, в Робервале. Лора пригласит Шарлотту и Людвига, и мы установим огромную елку. Я смогу посвятить себя своему предназначению: буду ходить по домам, наведываться в санаторий и больницу».

С молчаливого согласия своего отца, который пообещал никому не разболтать этого, Киона решила, что с началом учебного года не вернется в колледж Бон-Пастёр, а займется помощью самым бедным и обездоленным людям своего региона.

«Когда я была ребенком, мой природный дар наводил на меня страх и мне все время хотелось носить какие-то амулеты, чтобы себя защитить. Но я должна принять этот подарок богов и начать приносить пользу многим людям», – подумала она, чувствуя, что на душе у нее настоящий праздник.

Когда Киона уже ехала по пристани, неподалеку раздался гудок парохода. Она посмотрела на мостик судна и сразу же заметила Эрмин, облокотившуюся на металлический леер. Рядом с ней стояла полная пожилая индианка с седыми косами.