Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка. Слезы счастья

Мадлен, услышав за спиной какое-то шуршание, обернулась. К своему превеликому удивлению, она увидела, как в ложу заходят Лора и Жослин Шардены, а вслед за ними – Лоранс и Мари-Нутта, дочери-близняшки Эрмин. Они все четверо, выразительно показав своей мимикой, что извиняются за то, что опоздали, тихонечко заняли свободные места в ложе. Констан, обрадовавшись тому, что снова видит своих бабушку и дедушку и сестер, издал восторженный возглас.

– Тихо! – поспешно прошептала ему Мадлен, глядя на новоприбывших с одновременно радостным и растерянным видом.

Лора Шарден, как обычно, блистала. Ее светлые – почти белые – волосы были завиты колечками, одета она была в платье из серого шелка, шею ее украшало превосходное ожерелье из мелкого жемчуга, а в ушах сидели хорошо сочетающиеся с этим ожерельем сережки. Взгляд лазурных глаз, поблескивающих от охватившего ее чувства гордости, был прикован к фигуре ее удивительной дочери – Снежного соловья. Поцеловав Констана, она быстро уселась на то из кресел, с которого сцену было видно лучше всего.

Ария из оперы «Тоска» заканчивалась. Сразу же за ее последними нотами последовали бурные аплодисменты. Эрмин посмотрела на дирижера. Этот ее сольный концерт, программа которого была составлена самой певицей при активном участии Лиззи, включал в себя отрывки как из классических, так и из наиболее известных современных американских и французских произведений. Полились колдовские звуки арии «Летняя пора» – одной из наиболее знаменитых арий оперы «Порги и Бесс». После того как автор этой оперы, Джордж Гершвин, умер в 1937 году, это произведение часто передавали по радио.

«Тошан обожает эту арию, и я посвящаю ее ему – ему, моему возлюбленному», – подумала Эрмин.

Поддаваясь начавшей охватывать ее меланхолической томности, Эрмин добавила в свою манеру исполнения трогательные нотки, в которых чувствовалась безграничная нежность. Ее голос, способный резко взлететь к вершинам своего диапазона, стал более ласковым и теплым. Он удивительно гармонично сочетался с сопровождающей его неторопливой музыкой. Последние звуки арии утонули в бурных аплодисментах. Слегка наклонив голову в знак своей признательности публике, Эрмин заметила в ложе справа от себя восхищенное лицо матери, не менее восхищенное лицо Мадлен и – уже более расплывчато – мордашки своих дочек. Ее сердце сжалось от ощущения безграничного счастья.

«О-о, там, похоже, и Лоранс с Нуттой, и мама, и папа! О господи, они приехали! И я их очень скоро обниму!» – с радостью и удивлением подумала Эрмин.

Этот сюрприз придал ей новых сил, и она ощутила своего рода артистический пыл. Она прошла по сцене легкой походкой, заставляя развеваться свое широкое блестящее платье. Ее плоть, казалось, была сделана из перламутра, а шевелюра – из чистого золота. Она слегка расправила изящным движением свои плечи, и из ее уст зазвучала ария из оперы «Мадам Баттерфляй» – произведения, довольно трудного для любой певицы, которое Эрмин тем не менее выучила еще в годы своей юности.

Лора, содрогаясь, закрыла глаза, чтобы полнее насладиться сильным и чистым голосом Эрмин. Жослин, сидя позади Лоры, аккуратно положил свою ладонь на ее руку, затянутую в бархатную перчатку. Он тоже сейчас пришел в восторг, хотя раньше ему часто доводилось слышать, как поет его дочь. «Она наконец вернулась! – подумал он. – Мне совсем не нравилась эта ее затея с поездкой в Европу, да еще и с двумя маленькими детьми. Не говоря уже о том, что целых два года наша Мимин провела в уединении там, на берегу Перибонки. Она почти не показывалась на люди. Но теперь она вернулась, наша дорогая, и мы этим воспользуемся, потому что она обещала нам пожить в Робервале».

Жослин Шарден смахнул слезу. В своем возрасте шестидесяти семи лет он становился все более и более сентиментальным, и семья теперь находилась в центре его интересов.

Концерт продолжался. В зале чувствовалось волнение: публика то одобрительно шепталась, то дружно приходила в восторг и начинала аплодировать. Эрмин исполняла «Где-то над радугой» – произведение, все еще пользующееся успехом по всему миру. Лоранс и Мари-Нутта обменялись умиленными взглядами: эту песню им пели в качестве колыбельной, когда они были совсем еще маленькими детьми.

Затем были исполнены «Аве Мария» Гуно и «Ария колокольчиков» из оперы «Лакме» Лео Делиба. Лиззи, стоя за кулисами, наблюдала за весьма успешным выступлением певицы сопрано. «Она просто фантастическая! Фантастическая!!! – мысленно твердила себе она. – Секрет успеха Эрмин заключается в ее золотом голосе – голосе необыкновенном – и в ее таланте интерпретации, щедрости ее актерской игры… А еще ей везет: она не пополнела ни на грамм, а кожа ее так и осталась нежно-розовой!»

Эта более чем похвальная констатация напомнила ей об инциденте с Родольфом Метцнером, про который писали сенсационные статьи в газетах три года назад. Богатый швейцарский меломан выкрал Эрмин, поскольку она вызывала у него неудержимую страсть. «После этого случая она стала бояться выходить на сцену. Она тогда переключилась на запись своих выступлений и записала сразу две грампластинки. Но это все уже позабыто. Она снова трудится на сцене и по-прежнему великолепна!»

В завершение своего выступления Снежный соловей исполнил, вкладывая в это всю свою душу, песню «К чистому роднику». Кто-то в партере стал ей подпевать, остальные подхватили, и Эрмин, растроганная действиями этих людей, не удержавшихся от соблазна спеть вместе с ней, еще раз повторила припев.

– Концерт заканчивается апофеозом! О господи, как я ею горжусь! – прошептала Лора индианке Мадлен, ласковые темные глаза которой поблескивали от нахлынувших на нее эмоций. – А кто занимается сейчас маленькой Катрин?

– Катери в надежных руках, мадам! – ответила индианка. – Мы доверили ее Бадетте, вашей подруге-француженке. Мы, представьте себе, встретили ее позавчера в порту. Эта дама работает здесь, в Квебеке.

– Бадетта? Прекрасно! – закивала Лора. – Я была бы искренне рада снова с ней встретиться. Сегодня вечером – шампанское! Ах, смотрите, люди встают, чтобы устроить нашей Мимин настоящую овацию.

Сидящие в зале и в самом деле один за другим поднялись на ноги и теперь оглушительно аплодировали стоя – по всей видимости, в надежде на то, что певица споет для них что-нибудь еще. Эрмин, чувствуя большое волнение, несколько раз поклонилась. В выражении ее лица чувствовалось облегчение и невыразимая радость. Пройдя по сцене, она остановилась и протянула руки к залу, погруженному в полумрак.