Карсон Маккалерс - Сердце — одинокий охотник

— Я-то никак не хочу с тобой ссориться. Мне очень обидно, что у тебя такое неприятное чувство, дочка.

Она налила кофе без сахара и дала отцу. В свою чашку она положила несколько ложек сахара.

— Я уже проголодалась, так что, наверное, поем с удовольствием. Пей свой кофе, а я тебе расскажу, что с нами недавно было. Теперь, когда уже все прошло, меня даже смех берет, но тогда, честное слово, нам было не до смеха.

— Рассказывай, — сказал доктор Копленд.

— Ну вот… Не так давно в город к нам приехал один очень представительный мужчина. Одет шикарно. Цветной. Назвался мистером Б.Ф. Мейсоном и сказал, что он из Вашингтона, округ Колумбия. Каждый день прогуливался в красивой яркой рубашке, с тросточкой. А вечерами ходил в кафе «Сосаети». И брал самую шикарную еду. Каждый божий раз бутылку джина и две свиных отбивных. Для всех у него улыбочка, девушкам низкий поклон, и даже дверь придерживал, когда они входят или выходят. Целую неделю старался всех обворожить. Люди даже удивляться стали и все спрашивали, откуда он взялся, такой богач. Но потом он осмотрелся немного и принялся за дело. — Порция вытянула губы и подула на блюдце с кофе. — Ты небось тоже читал в газетах про эти пензии для стариков от государства?

Доктор кивнул.

— Пенсии, — поправил он.

— Ага, так вот он по этому делу и приехал. Будто бы от правительства из Вашингтона. От самого президента. Чтобы все записались на эти государственные пензии. По домам ходил, говорил, что надо внести доллар вступительных, а потом платить двадцать пять центов в неделю, и, когда тебе стукнет сорок пять, правительство будет выдавать тебе каждый месяц, всю твою жизнь, по пятьдесят долларов. Ну, конечно, все были до смерти рады. А кто вступал, тем он бесплатно давал фотографию президента с его собственноручной подписью. И рассказывал, что через полгода каждый член получит задаром костюм по форме этого клуба, который называется «Великая лига цветных пензионеров», и через два месяца каждый член получит оранжевую ленту с надписью ВЛЦП. Ну, знаешь, они ведь там любят эти буквы вместо названий. Ходил по домам со своей книжкой, и все вступали в члены. А он записывал в этой книжечке фамилии и собирал деньги. Каждую субботу принимал взносы. За три недели этот мистер Мейсон записал в члены столько людей, что в субботу уже не мог их всех обойти. Пришлось нанять помощников, чтобы они собирали взносы, — по человеку на каждые три или четыре квартала. Я по субботам тоже собирала деньги по соседству от нас и за каждый сбор получала по двадцать пять центов. Ну, Вилли, конечно, сразу вступил и записал нас с Длинным…

— Действительно, я сам видел много фотографий президента в домах вашего района и теперь вспоминаю, что слышал фамилию Мейсон, — сказал доктор Копленд. — Он жулик?

— Еще какой, — ответила Порция. — Кто-то решил разузнать про этого мистера Б.Ф. Мейсона, и его арестовали. Оказалось, что сам он всего-навсего из Атланты и отродясь не видел Вашингтона, округ Колумбия, а тем более — президента. Деньги он то ли спрятал куда-то, то ли прожил. И Вилли целых семь с половиной долларов, можно считать, выбросил на помойку.

Доктор Копленд живо заинтересовался рассказом:

— Вот что я и говорю, когда…

— На том свете этого типа насадят на раскаленный вертел, — пообещала Порция. — Теперь это дело прошлое и нам, конечно, смешно. Хотя, в общем, смеяться тут особенно нечему.

— Негритянский народ сам набивается, чтобы его распинали каждую пятницу, — сказал доктор Копленд.

Руки у Порции задрожали, и она пролила кофе из блюдца.

— Это ты о чем? — слизнув капли с руки, спросила она.

— О том, что я все время вижу. Если бы я нашел хоть десяток негров, десять моих соплеменников с умом, характером и отвагой, которые согласились бы отдать все, что у них есть…

Порция поставила блюдце на стол.

— Да мы же говорили совсем про другое!

— Ну, хотя бы четырех негров, — не унимался доктор Копленд. — Хотя бы вот вас: Гамильтона, Карла Маркса, Вильяма и тебя. Хотя бы четырех негров со способностями, характером…

— У нас с Вилли и Длинным есть характер, — сердито перебила его Порция. — Жизнь у нас не такая уж сладкая, а мы, по-моему, неплохо втроем управляемся.

Минуту они помолчали. Доктор Копленд положил очки на стол и прижал сморщенные пальцы к векам.

— Ты все время говоришь «негр», — сказала Порция. — А это обидно. Раньше просто говорили «черномазый», и это было лучше. А вежливые люди — не важно, какая у них кожа, — всегда говорят «цветной».

Доктор Копленд ничего не ответил.

— Взять хотя бы нас с Вилли. Мы ведь не совсем цветные. Наша мать была очень светлая, и у нас обоих в жилах течет много крови белых людей. А Длинный — индеец. У него много индейской крови. Нельзя сказать, что мы настоящие цветные, и нам особенно обидно слово, которое ты говоришь.

— Я не сторонник удобной лжи и обходных путей, — сказал доктор Копленд. — Меня интересует только правда.

— Да? Так вот тебе правда: все тебя боятся. Ей-богу, надо поставить не одну бутылку джина, чтобы Гамильтон, или Бадди, или Вилли, или мой Длинный согласились сюда прийти и с тобой посидеть, вот как я. Вилли говорит, что, сколько он себя помнит, он всегда боялся тебя, своего родного отца!

Доктор Копленд хрипло откашлялся.

— У каждого свое самолюбие, кто бы он ни был, и никто не пойдет туда, где его унижают. Ты ведь и сам такой. Я-то знаю! Сколько раз видела, как белые тебя унижали.

— Нет, — сказал доктор Копленд. — Ты никогда не видела, чтобы меня унижали.

— Конечно, я понимаю, что и Вилли, и Длинный, и я — мы неученые. Но и Длинный, и Вилли — золото, а не люди. В этом вся разница между ними и тобой.

— Да, — сказал доктор Копленд.

— Ни Гамильтон, ни Бадди, ни Вилли и ни я — никто из нас не любит говорить, как ты, по-ученому. Мы говорим, как наша мама, как ее родители и как родители ее родителей в прежние времена. У тебя все умственное. У нас слова идут от души, от того, что в нас испокон веку заложено. И в этом тоже между нами разница.

— Да, — сказал доктор Копленд.

— Никто не может выбирать своих детей и гнуть их, куда ему хочется. Даже если им от этого не больно. Даже если он прав — это некрасиво. А ты только этим и занимался. И вот теперь никто, кроме меня, не приходит к тебе посидеть.

Свет слишком сильно бил в глаза доктору Копленду, а голос дочери был чересчур громким и безжалостным. Он закашлялся, и лицо его задергалось. Он протянул руку, чтобы взять чашку с остывшим кофе, но не смог ее удержать. На глаза его навернулись слезы, и он надел очки, чтобы их скрыть.

Порция это заметила и кинулась к нему. Она обняла его голову и прижалась щекой к его лбу.

— Ну вот, я обидела своего папу, — сказала она нежно.