Татьяна Булатова - А другой мне не надо

– Пива попить? – не поверила своим ушам Аня.

– Да, а че такого? – удивился материнской реакции Игорь.

– Ну как бы ты наш сын, – начала разъяснять обескураженная Анна.

– Ну и что, что я ваш сын! Ничто человеческое мне не чуждо.

– А, по-моему, очень даже чуждо, – включился Анатолий, тоже недовольный тем, о чем поведал Игорь. Гольцову так же, как и его жене, показался странным интерес Жанны к их двадцатидвухлетнему сыну, да еще в таком контексте – «пива попить».

– Например? – Игорь зацепился за «чуждо» и потребовал объяснений.

– Тебе сказать? – Глаза Гольцова сузились, и Аня напряглась: она знала это выражение мужнего лица. Как только оно появлялось, нельзя было оставаться уверенной в благополучном разрешении конфликта. И не то чтобы Анатолий становился агрессивным и лез на рожон, провоцируя других делать то же самое. Нет! Он просто входил в образ непримиримого воина и начинал клеймить всех и вся в округе, невзирая на лица. Таких вспышек гнева Анна по понятным причинам побаивалась, поэтому делала все, чтобы погасить их на корню.

– Скажи лучше мне, – Аня попробовала перевести внимание мужа на себя.

– Тебе я тоже скажу, – стало ясно: супруга не остановить.

– А че случилось-то? – Игорь никак не мог взять в толк, откуда такая реакция на обыкновенный рассказ по поводу телефонного звонка.

– Я запрещаю тебе строить какие-либо отношения с тетей Жанной, – строго, по-учительски, проговорил Анатолий и только собрался объяснить почему, как сын, уставившись на отца такими же сузившимися глазами (гольцовский знак), ехидно поинтересовался:

– Для себя бережешь?

Гольцов осекся, беспомощно взглянул на жену, а потом побагровел и членораздельно, буквально по слогам, проговорил:

– Я сей-час… набью те-бе мор-ду.

– За что-о-о? – завопил двадцатидвухлетний недоросль и спрятался за материнскую спину: дело приобрело фарсовый характер.

– Извинись, – побледневшая Анна повернулась к сыну.

– За что? – с лица Игоря исчезло шкодливое выражение.

– За то! – зашипел на сына отец и шлепнул того свернутым вдвое полотенцем.

– Блин, мам, чего он от меня хочет? – запросил подмоги Игорь.

– Разбирайтесь сами, – отмахнулась от сына Аня и, не допив кофе, покинула кухню.

– Чего это с ней? – удивился младший Гольцов и тут же получил полотенцем по плечу. – Да что я сделал-то?!

– Объясняю, – предупредил Анатолий и, минуя историю с предложением «попить пива», воспроизвел тот фрагмент их разговора, где сын имел неосторожность задать идиотский, «просто невозможный», как определил его Гольцов, вопрос: «Для себя бережешь?»

– Бли-и-ин, вот я дурак, па, – застонал Игорь. – Ты ж понимаешь, это автоматически, нечаянно, просто вылетело, сам даже не знаю, как… – начал оправдываться он, но, как только за Аней хлопнула входная дверь, замолчал.

– Слышал? – старший Гольцов расстроился.

– Ну извини, пап, – Игорь виновато посмотрел на отца. – Правда, не специально.

– Да я-то что, – развел руками Анатолий, – мать вот твоя обиделась. Перед ней извиняйся.

Игорь насупился. И отец, и сын побаивались, когда Аня на них обижалась, потому что, в отличие от других жен и матерей, она не спешила ничего объяснять, не требовала извинений, не вела долгих разговоров по поводу того, как тяжело одной женщине с двумя невыносимыми мужиками. Она просто игнорировала своих мужчин и делала это с такой холодной вежливостью, что Игорь, в детстве ходивший за матерью по пятам, просто умолял ее: «Мам, ну хочешь, я сам в угол встану» или «Мам, вот ремень, хочешь – ударь». Но Анна аккуратно обходила заглядывавшего ей в глаза сына и спокойно отводила протянутую руку с ремнем, чтобы оставить маленького Игоря наедине с его терзаниями: «Пусть помучается», казалось, говорил весь ее вид.

«Это жестоко, Анечка», – изредка, если становилась свидетелем экзекуции, пыталась ей сделать замечание мама, но, встретившись взглядом с дочерью, тут же опускала глаза и отказывалась от первоначального замысла. Иногда Людмила Дмитриевна про себя называла дочь Железной леди, но вслух ничего подобного не произносила, зная, что сама может попасть под раздачу. Конечно, по отношению к матери ничего подобного Аня никогда бы себе не позволила, но выражение ее лица становилось в момент обиды на близких таковым, что могло показаться: вся боль мира заключена в этих страдающих глазах. Какая мать выдержит?!

Когда детство миновало, Игорь, в отличие от своего отца, научился переживать происходящее по-другому. «Началось», – объявлял он во всеуслышание и запирался у себя в комнате, чтобы не видеть скорбно-равнодушного Аниного лица. Но мужества, с каким он закрывал за собой дверь, отделявшую его от обиженной матери, хватало ненадолго, и вскоре он выходил из своего убежища, чертыхаясь про себя, шел к родительской спальне, если чувствовал, что Анна там, и скребся в дверь со словами: «Мамуль, ну хватит. Правда. Виноват. Каюсь». Бо́льшая половина этих слов была подслушана им у Анатолия, но Игорю казалось, что так и надо: вроде они с отцом приносят свои извинения вместе.

Со временем, когда в жизни Игоря появились первые серьезные, как их называла Людмила Дмитриевна, отношения с женщинами, ему все больше и больше стало казаться, что мать несколько подзадержалась в детско-подростковой поре его воспитания. И тогда он осмелился на серьезный разговор с ней, о чем впоследствии сильно пожалел, потому что убедился: «подзадержались» не только родители, но и он сам. Во всяком случае, собственная реакция на укоризненно вопрошающие глаза матери его в этом убедила. Тем не менее самое главное он все-таки произнес: «Когда ты так на меня смотришь, не говоря ни слова, я чувствую себя последним мерзавцем. А ведь я не сделал ничего такого, чтобы испытывать подобные чувства». «Зато я никогда не повысила на тебя голос, и не подняла руки, и не унизила тебя описанием твоих промахов. Я всегда давала тебе время на то, чтобы ты сам осознал собственные ошибки», – возразила ему тогда Анна и получила в ответ фразу, которую переваривала несколько дней: «Лучше бы ты на меня орала. Или даже отлупила. Это было бы понятно. А ты, всегда щедрая на разговоры по душам, протестовавшая против любых запретных тем, вдруг замолкала, а я вместо того, чтобы сосредоточиться на своих, как ты не скажешь, промахах, приписывал себе страшные грехи, потому что не понимал, за что ты лишаешь меня своей любви». «Ты никогда не говорил мне об этом», – смутилась Аня и посмотрела на сына с любопытством: он снова сумел удивить ее. «Ты никогда не давала мне возможности это сделать», – ввернул Игорь и отплатил матери ее же монетой: развернулся и вышел, оставив ее один на один со своими мыслями.

Примерно в таком же положении она оказалась и сегодня, когда услышала это невыносимое «Для себя бережешь?». И хотя Аня знала, что в этой фразе нет ничего, что могло бы свидетельствовать о надвигающейся опасности, но чем дальше она уходила от дома, тем тревожнее ей становилось. Наконец Анна не выдержала и остановилась, чтобы достать из сумки сотовый телефон – сработало напоминание: «Руслан Викентьевич Бравин. Поздравить. 55 лет».