Галина Лифшиц - До свадьбы доживет

– Жаль, что вы никуда не сообщили, – вздохнула Тина, – хотя бы предупредили вторую жену.

– Куда мне было сообщать? И кто поверил бы предупреждению моему? Ведь сказала бы она, что я ревную, мужа вернуть пытаюсь. Ко из нас кому поверит, если влюблена? Мы ж такие: на помойке подбираем, не знаем, кто, что, а доверяем больше, чем себе. И горой стоим. Слепые мы, бабы. Кто нас предупредит?

– Да, все так, – кивнула Лиза, слушавшая этот разговор по громкой связи, – Слепая я и была. Не поверила бы.

Лушка и Васька уже спали у себя в комнате, а взрослые все решали, как поступить, предавать ли огласке весь этот ужас или похоронить монстра и постараться забыть, стереть из памяти все чудовищное, что он принес в их жизни.

– Я его кремирую, а прах в канализацию спущу, – заявила Лиза, – или на помойку выброшу. И туда ж, в гроб перед сожжением его эмбрион засуну. Пусть все, что к нему относится, сгорит. И ему в аду гореть.

Лиза ушла к себе наверх, а Тина говорила с мужем, говорила и никак не могла остановиться:

– Мне так хочется быть счастливой, Сенечка! Так хочется. Жить бы и знать, что вот мы вместе, и именно поэтому ничего плохого не случится. И мы будем просто долго-долго счастливы все вместе. Но такое впечатление, что конец света со всех сторон наступает. Хочется спрятаться и носу не казать.

– Иногда и я думаю про конец света. Но если прятаться, он еще быстрее наступит. Прятаться – последнее дело. Вон Лушка – не спряталась, довели дело до логического завершения. Посадили шантажиста, контору его поганую закрыли. Или вот с Васькой. Если бы она не решилась побежать, так и терзал бы ее этот мерзавец. И сколько бы еще терзал. Действовать надо. Защищаться, отбиваться, не думая о приличиях. Этому детей надо учить.

– И еще, Сень, я что подумала. Помнишь, в школе, на литературе, как мы спорили несколько уроков подряд из-за Достоевского, из-за счастья человечества, купленного ценой слезы ребенка? И как мы все отказывались от такого «счастья». Помнишь, как кто-то сказал, что если бы преступника перед преступлением этим вопросом озадачить, он бы, может, и на преступление не пошел? И я тогда тоже думала, что да, может и не пошел бы, остановился бы. Какая же я дура была! Ну, маленькая, понятное дело. Думала, что все знаю про жизнь, а не знала совсем ничего. Зато сейчас очень хорошо знаю, вижу: со слезой ребенка человечество давно разобралось – по умолчанию. Реки слез пролились и проливаются. Да что там слез! Моря крови – и никого это не останавливает. Ни политиков, ни экономистов, ни просто – людей. Мы же это видим ежедневно. Как жить в этом мире?

Сеня прижал жену к себе. Вздохнул.

– Жить, как и жили. Хранить друг друга. А там – как Бог даст. Но понапрасну не трусить. Смысла нет. И унывать нельзя. Все как-то образуется. Спи, мое счастье!

– И ты мое счастье, Сенечка!

После кремации Сеня увез всех на дачу, приходить в себя. Его мама получила подробное изложение всех обстоятельств, разлучивших ее с сыном на целых пять дней. Она, в отличие от Тины, не ужасалась, не восклицала тирад о конце света и страхе, душащем все живое. Она сказала, что пора полить огород: Александра Михайловна и так еле справляется по хозяйству. А огород – это тоже – живое. И о нем надо заботиться.

Луша снова принялась приходить к старой даме, слушать ее истории из жизни. Василиса заходила вместе со старшей подругой и усаживалась в уголке. Ее тянуло к старухе, волевой, ухоженной, сильной. Она хотела дожить до старости и быть такой же. Чтобы все перед ней робели, а она не боялась бы ничего.

– Иди-ка ко мне, – подозвала ее однажды необыкновенная женщина, – Иди ко мне, я хочу тебя рассмотреть.

Васька приблизилась, ничего не боясь. Она вообще чувствовала себя легкой и необыкновенно счастливой, учась заново улыбаться и не ждать страшного.

– Ну-ка, ну-ка, наклонись, – велела старая дама и погладила девочку по щеке, – Глазки ясные, ручки теплые, – определила она. – Все у тебя будет хорошо. Ты теперь умная, ты знаешь, что надо сражаться, так?

– Так, – согласилась Василиса.

– Садись тут, на скамеечке, поближе. Я расскажу тебе кое-что. Ты знаешь, сколько мне лет? Осенью будет девяносто один! Я долго живу. Как ты думаешь, счастливая у меня жизнь?

– Думаю, да, – мгновенно ответила Васька.

– И правильно думаешь. А начиналась она, как у тебя. Приблизительно. Мне было пятнадцать, мы жили в коммуналке, и меня постоянно насиловал сосед. Он служил в НКВД, мелкая сошка, как я понимаю. А я была красива уже тогда, хотя никаких женских ухищрений не ведала. Однажды родители были на работе, он постучал, спросил соли, я отсыпала, а он меня завалил, сказал, если пикну, посадит родителей, как врагов народа. Куда уж тут пикнуть! Все сделал, как хотел. Терзал меня, как шакал. Я молчала. Своим ни слова. Я только каждый вечер писала на бумажке: «Пусть сдохнет Рапченков! Пусть сдохнет Рапченков!» Это мне придавало силы. Никто не учил, сама придумала. Он почти год меня подлавливал: понимал, что боюсь за своих и буду молчать. А я все писала на своих бумажках. Писала и сжигала. Не оставлять же на виду. А потом его арестовали. Он сделался сам врагом народа. И расстреляли его. Жену с сыном куда-то выселили. А я осталась, счастливая, но – беременная. Я ж для него была пыль лагерная. Так он мне объяснял. И не думал пыль эту как-то беречь. Ну, что было делать? У подруги школьной отец был знаменитый гинеколог. Попросила подругу, он меня принял. Я ему все и нашептала, что со мной произошло. И он сделал мне аборт. Сказал, все пройдет без последствий. И – выше голову! И так я и жила, как он велел. Что бы ни случилось, я повторяла: «Я все равно сильнее вас всех, вместе взятых! Я буду жить долго и счастливо! Спасибо, жизнь, что рано научила!» Сама придумала – сама так и прожила. Запомнила слова?

– Запомнила! – горячо отозвалась Васька.

– А теперь иди, запиши, повтори. И – живи счастливо. И научись звать на помощь! Ори! Убегай! Не трусь! Будь сильной!

– Я буду! – твердо пообещала девочка.

Вот-вот – и исполнится ровно год с того убийственного дня, когда рухнула вся Тинина жизнь. Но она почти не думает о той дате. Быльем поросло. Столько всего за это время произошло, что, кажется, лет десять миновало. Сегодня им предстояли проводы. Луша через пару дней улетала на стажировку, которую ей устроил Михаил Степанович. Дочка радостно смотрела в будущее, предвкушала новые впечатления, знакомства. Это Луша и предложила отцу и матери собраться семьями, посидеть на прощание тихо-мирно, забыв старые обиды.

– Конечно! – тут же согласилась Тина, – Ты права. Я только за.

Выбрали место, заказали столик в любимом ресторане.

Тина рассматривала себя в зеркале, думая, что бы ей надеть. Ей нравилось смотреть на себя. За этот год она сильно изменилась. Она улыбалась отражению, видя счастливую и, главное, любимую женщину. Подстриглась и подкрасилась она с утра. Ну, дело за платьем. Сеня всю жизнь видел, как тщательно следит за собой его мать, как она хороша и притягательна. Значит, и ей надо соответствовать. Первое побуждение – натянуть привычное маленькое черное платье – она сама же отвергла с ужасом. Осень еще не вступила в свои права, вечер обещает быть теплым. Тина выбрала льняное платье цвета мяты, украшенное кружевом ручной работы, подобрала к нему туфли на каблуке, яркие бусы, полюбовалась – хороша!