Пётр Алешковский - Владимир Чигринцев

— Даже очень, ибо знаю предание, но Бог с ним, оцените, пожалуйста, и, если можете, помогите продать.

— А вы представляете цену?

— По правде — нет, знаю, что много, но сколько… — признался Чигринцев.

— Ну, Паша, кому: Ашоту или Николаю Егоровичу?

— Лучше Николаю Егоровичу, — ответствовал без всякой эмоции молодой.

— Стало быть, вот: вещица красивая, редкая, старая. Но мой вам совет: везите ожерелье на Запад, ищите спеца-коллекционера, тот вам оценит выше, но, правда, переезд, экспертиза, почти баш на баш и выйдет. Дело в том, что камни большие, чистой воды, кроме двух крайних, но неграненые, а значит, малоценные. Попробуйте на улице продать, не купят — не поймут. Им подавай современную компьютерную огранку, брильянт, и побольше. Я вам дам адресок с телефоном, подъедете? Вы на машине?

— Да, стоит на улице.

— Отлично. Тысяч на пять-шесть долларов набежит, если Николай Егорович клюнет, он любит старину — больше, пожалуй, некому. — Эксперт написал адрес на бумажке, передал Чигринцеву.

— Спасибо, большое спасибо, признаться, я ожидал другого и других людей, — раскрылся до конца Воля. — Сколько я вам должен?

— Ничего, абсолютно ничего, пятьсот рублей в кассу, тысяча пятьсот за справку, если желаете, но Николай Егорович в ней не нуждается. Я позвоню. — И, поймав Волин взгляд и даже потеплев от его наивности, добавил: — У нас с ним свои счеты, не волнуйтесь.

— Я и не волнуюсь, — расцвел Воля. — Мне, признаться, все равно, камни не мои.

— А это вы зря мне рассказываете. — Старик уже общался с ним один на один, Паша выписывал справку. — Цену же можно и скинуть при наличии информации.

— Да не учите меня, надо — объегорите как липку, кажется, мы друг друга понимаем, не так ли?

— Что да, то да, — кивнул старик, — приятно с вами иметь дело.

— Взаимно, — раскланялся Чигринцев, заплатил, что требовалось, молодому, сложил справку, завернул ожерелье (как правильно его назвал оценщик) в тряпочку и, еще раз кивнув, поспешил к машине.

Николай Егорович жил в Замоскворечье, недалеко от Балчуга, в хорошем сталинском доме, за крепкой железной дверью, замаскированной наружной — старой, но дубовой, крашенной плинтусным суриком.

В доме чувствовался вкус: старая стильная мебель, книги, иконы давнего письма, хрусталь в горке, но не дешевый чешский, а тоже тех времен, когда красота сочеталась с добротностью запросто и обязательно. Правда, одно портило обстановку: вещей было слишком много, хозяин, похоже, был их рабом, а не веселым эпикурейцем.

Но нет, хозяин оказался интересней, чем первое о нем представление.

— Милости прошу. Кофе? — Николай Егорович провел Чигринцева в большую комнату, усадил в кресло за круглым красного дерева столом. Неспешно разлил кофе, потом уже сказал не без рисовки: — Покажите, мне звонили.

Воля вытащил ожерелье.

— Да-с, — с отчетливым старосветским «с» молвил коллекционер, — ко мне пришли. — Небольшой, сухонький, лет, вероятно, шестидесяти или чуть больше, с приятной свинцовой сединой, аккуратный и деловой, он был немногословен, давно научился держать себя в руках, но видно было: вещь ему нравится, по тому хотя бы видно, как он быстро положил ее на стол, якобы оценил мигом, а на деле стараясь скрыть восторг и сбить цену — он не был еще уверен в Воле.

— Ваша цена?

— Вам она должна быть известна, — просто сказал Воля. — Шесть с половиной тысяч долларов.

— Молодец! — Николай Егорович улыбнулся. — Верная цена. До шести мы сторгуемся. Итого: пять — вам, а тысячу, извините, в «Жемчуг», не так ли?

Чувствуя себя в полной его власти, Воля тоже рассмеялся:

— Вас не проведешь, впрочем, я не очень и пытался.

— Достигается упражнением. Помните, как Мышлаевский ответствует изумленному Лариосику?

— Да, конечно, — кивнул Воля, оценивший цитату.

— Ну а раз так — по рукам. Извольте подождать.

Николай Егорович, никак не хотелось называть его стариком и даже пожилым — столь крепок был весь его облик, — ушел в другую комнату и вернулся не очень и скоро с пачкой стодолларовых купюр.

— Считайте, — положил аккуратно на стол.

Проклиная себя, Воля начал считать, сбился, начал снова.

— Погодите, я вас научу: это очень просто, и раз навсегда запомните, делается элементарно: раз, два, три — обязательно откладывайте, каждую бумажку прощупайте, тогда не собьетесь, — ну, продолжайте.

Воля, покраснев от стыда, пересчитал по его методе. Все сошлось.

— Ну вот. — Николай Егорович поклонился и протянул руку: — Приятно было познакомиться.

Воля пожал руку и, чувствуя, что необходимо представиться, произнес:

— Владимир Чигринцев.

— Чигринцев, — задумчиво повторил коллекционер, — если из дворян, а похоже, то хорошая фамилия из шестой бархатной книги будет, я прав?

— Абсолютно! Вижу, вы не только по камням специалист.

— Увлечение, знаете, вторая натура, — признался Николай Егорович, чуть-чуть только тоном приподняв маску сдержанности. — Впрочем, я вас не неволю, вы, вероятно, спешите, — опять вернулся к исходной холодно-деловой воспитанности. — Будет нужда, заходите прямо, смогу — помогу, сферу моих интересов, вижу, усвоили. — Он провел рукой по стенам. — Телефон остался?

— Да, конечно, большое спасибо. — Воля поклонился и вышел. — Интересно, на сколько же они меня обставили? — сказал вслух на лестнице, но странное дело, не было ни жалости, ни зла, наоборот, им овладело восхищение, всякий раз возникающее, когда приходится сталкиваться с редким знатоком своего дела.

Позвонил из дома Татьяне, обрадовал ее, сговорился в десять утром заехать за нею, настроил Ларрин телевизор и с наслажденьем, как ребенок, наигрался с кнопочкой дистанционного управления, то являя, то убивая балаганного с виду, а по сути высокопрофессионального клоуна Якубовича — крупного психолога из передачи «Поле чудес».

Получив деньги, Татьяна заметалась, выискала где-то у отца чистенькие продолговатые конвертики.

— Сколько дать?

— Это не ко мне, долларов триста, думаю, за глаза хватит.

— При сегодняшней-то дороговизне? С ума сошел! По тысяче, не меньше.

— Делай как знаешь, тебя не переубедишь, — резко ответил Воля. Знал по опыту: чем больше давить на нее, тем сильнее противодействие.

— Нет, ну какой же ты гад, я же цен не знаю. И они не называют. Цимбалин говорил: сколько дадите, а сколько для них хорошо?

— На то и расчет.

— Дам по тысяче — деньги папины, мне они только руки жгут!

Чигринцев понял: решение принято, не своротить. Пока ехали по городу, пока меняли доллары в обменном пункте — надо было сделать взнос за операцию, палату, лекарства, пока выискивали икру, грейпфруты, соки, Чигринцева не покидало чувство обиды — как-никак он эти деньги добыл, Татьяна же сейчас кидала их на ветер, в угаре не думая вовсе о дальнейшей жизни. Попытался снова остудить ее пыл, но Татьяна осадила: «Отстань! Я тебе серьезно сказала — на чужое жить не стану!»