Альфред Андерш - Занзибар, или Последняя причина

Мужчина механически прочел еще какое-то сообщение из Новары. Странно, женщина без багажа, очень странно, но эти иностранки ведь сумасшедшие, возможно, у нее квартира в Милане, а любовник в Венеции или наоборот, говорят, что рыжие более страстные, чем остальные, но в любом случае странно — женщина, путешествующая без багажа; если бы я работал в полиции; уж по крайней мере маленький чемоданчик с ночной рубашкой надо же иметь, хотя, возможно, она спит голая, я бы не хотел иметь женщину, которая спит обнаженной, нет ничего прекраснее красивой итальянской девушки в ночной сорочке.

Франциска ненавидела туалеты в поездах, но в туалете экспресса была стерильная чистота, и она преодолела отвращение. Она причесалась перед зеркалом и тщательно подмазала губы. Вернувшись в купе, она посмотрела в окно, на юго-западе перед горизонтом еще была полоса света, последние слабые лучи, освещавшие равнину; дождь прекратился, но снаружи было, по-видимому, очень холодно, и Франциске приходилось время от времени протирать перчаткой вновь запотевавшее стекло. Возможно, я беременна. Поезд сбавил скорость, появились дома, заводы, ярко освещенные, новые, словно с иголочки, заводы и фабрики; Франциска, не глядя в сторону мужчины, который читал «Коррьере», услышала, как он встает, надевая пальто, вынимает из багажной сетки свой чемодан. Итак, Верона, единственная остановка скорого между Миланом и Венецией, я могла бы выйти, была бы завтра утром в Мюнхене, завтра вечером в Дортмунде; имея лишь восемнадцать тысяч лир в сумочке, я вынуждена капитулировать, иначе что со мной станет? А ведь было так просто остаться с Гербертом. Черт меня побери, но, кажется, нет ничего легче, чем заключить сделку с чертом, пойти с ним на договоренность, да еще с легким сердцем, из-за — пактам выразился Герберт? — из-за «небольшой производственной аварии». Она вздрогнула. Поезд остановился, но она не повернула голову, чтобы увидеть, как выходит мужчина, читавший «Коррьере», и входят другие мужчины; она продолжала смотреть в окно. Выехав из Вероны, поезд внезапно на две-три минуты остановился; недалеко от железнодорожного полотна стоял дом. Наверное, когда-то он был покрыт белой штукатуркой, от которой теперь остались лишь грязные лохмотья; окна первого этажа были закрыты наглухо заколоченными серыми деревянными ставнями; интересно, свободна ли квартира на первом этаже ? На втором ставни были открыты, но окна были темными; площадка вокруг дома была засыпана щебнем, на веревках, протянутых между столбиками, висело несколько рубах и полотенец; мимо дома шла проселочная дорога, на которой не было видно ни одного автомобиля, дорога слабо светилась в исчезающем свете водянистого неба над равниной, и рельсы пробегали, словно нити, покрытые фосфоресцирующей плесенью, рельсы на выезде из Вероны, вблизи облупившегося неосвещенного дома; наверняка там живут люди, только они не зажигают света; дом напоминал кубик, кубик из безутешности, распада и тайной жизни, жизни в потемках, с круглыми черепицами на почти плоской крыше, поврежденные печные трубы засыпали черепицу известкой, пятна сырости тянулись по стенам из голых кирпичей, с серыми заплатами штукатурки . Я всегда интересовалась такими домами, хотела разгадать их тайну, вся Италия состоит из таких домов, в которых люди по вечерам сидят в темноте и хранят свои тайны; ты романтична, сказал мне Герберт, когда я попросила остановить машину, потому что хотела осмотреть один из таких домов, но не помню где; они никогда его не интересовали, его занимали только церкви и дворцы, все эти Палладио, Сансовино и Браманте, весь этот художественно-исторический блеф.

Вновь пришедший в движение поезд вырвал дом из ее поля зрения, потом за окном стало совсем темно, настала ночь, и Франциска откинулась на спинку кресла. Она закурила вторую сигарету. Невероятно, как долго я все это терпела. Она с силой выдохнула сигаретный дым. Ты знаешь, Франциска, Сан-Маурицио — великолепный пример позднего сенсуалистского стиля Солари. Ты доставила бы мне большое удовольствие, если бы позднее посмотрела его вместе со мной. Она вспомнила, как он поднес к носу свою коньячную рюмку и вдохнул аромат ее содержимого. Одно слово, один жест привели к тому, что я приняла решение, которого ждала три года, словно Божьего суда. Медленно раскурив сигарету, прижавшись головой к мягкой спинке дивана и глядя на темное окно, с невероятной скоростью летевшее в пространстве ночи, Франциска с удивлением отдалась воспоминаниям.

Фабио Крепац мрачно листал партитуру «Орфея»; он отложил скрипку и смычком переворачивал страницы. Он уже разучил элегию Орфея, его скорбную арию, которая исполнялась в сопровождении двух концертных violini obligati [9] Скрипка, аккомпанирующая певцу, исполняющему арию (umал.). ; одна из них была его, Фабио; технически все было в порядке, но он знал, что утром в понедельник, на репетиции, предшествующей генеральной, Массари постучит своей дирижерской палочкой, прерывая музыкантов, и посмотрит на него театрально-измученным взглядом:

— Stile concitato [10] Взволнованный стиль (итал.). , - жалобно скажет он, — ну сколько же раз я должен напоминать вам об этом, Крепац? Вы играете так… так… — он будет мучительно искать подходящее слово, — так разочарованно!

— Но, маэстро, если я буду играть слишком громко, я заглушу голос певца.

— Вы не должны играть громко, вы должны играть живо, взволнованно, страстно!

Массари не упустит возможности прочитать лекцию по истории музыки.

— Господа, — назидательно начнет он, широким жестом привлекая внимание оркестрантов, — не забывайте, что concitato, взволнованный стиль, является главным изобретением Монтеверди. До него в музыке существовало лишь прелестно-очаровательное и спокойное, мягкое и умеренное, molle, и moderato [11] Мягко и умеренно (итал.). , но воинственное, боевое звучание, гнев — все это первым открыл в музыке он.

— Ну так что, — перебьет его певец, исполняющий главную партию, — мы будем продолжать? — И Массари смущенно прервет свою речь и уставится в партитуру. — Вы абсолютно правы, Крепац, спокойно оставайтесь на заднем плане, — решительно заявит певец, но именно менторский тон этого орущего болвана заставит Фабио выполнить пожелание Массари и сыграть свою партию agitato [12] Живо, возбужденно (итал.). , заслужив благодарный взгляд униженного маэстро.

Переворачивая смычком страницы партитуры «Орфея», Фабио думал о том, действительно ли он играл так «разочарованно», по выражению дирижера, можно ли было назвать владевшее им чувство разочарованием. Был ли он разочарован, потому что стоял на пороге пятидесятилетия, потому что не был женат, потому что вернулся домой в Венецию побежденным после нескольких революционных акций, после войны в Испании, после партизанской борьбы, потому что как бы спрятался в свою профессию скрипача в оркестре Оперы Фениче — бывший командир батальона в Интернациональной бригаде «Маттеотти», руководитель партизанского движения в районе Дона ди Пьяве, а ныне человек, который больше не хотел ни в чем участвовать, просто музыкант, очень неплохо играющий на скрипке, имеющий нескольких друзей, с которыми встречался не у себя дома, а после спектаклей в баре Уго, человек, который жил один, в двух комнатах, снимаемых у бедной вдовы, она была очень тихая, никогда ему не мешала, лишь изредка в его комнату заходила ее семилетняя дочка, и молча слушала, как он играет. Время от времени его навещала мать, приезжавшая из Местра, маленькая, старая и упорная, она привозила ему пару рыбин, выловленных в лагуне его отцом, но она никогда не оставалась больше часа, своим хрипловатым, теплым старушечьим голосом рассуждая о судьбе Розы, его сестры, работающей на заводском конвейере в Месгре, и о нем, Фабио, сокрушаясь, что у него нет ни жены, ни детей, иногда он давал ей деньги, потому что знал, что подчас они плохо питаются, особенно когда старый Пьеро, его отец, ловит мало рыбы. Можно ли было обозначить эту жизнь, этот жизненный фон словом «разочарование»? Был ли он разочарован, потому что уже не считал concitato очень важным? Что же он считал важным? Он считал важным ясное мышление, и ясное мышление приводило его к выводу, что революционные движения, в которых он участвовал, были проиграны и, вероятно, даже были напрасными. Не бессмысленными, но напрасными. Дело дошло до того, что люди, которые когда-то стремились к революционному изменению жизни, сегодня вообще остались непонятыми. Они вышли из моды, в лучшем случае их считали чудаками-идеалистами, новейшая мода столетия звалась цинизмом, шикарным считалось зарабатывать деньги и быть циничным; в такое время лучше всего молчать и ждать, пафос Массари с его «воинственным началом», с его «гневом» тоже не находил спроса. Stile concitato был плохой стиль. Кстати, подумал Фабио, представление Массари о Монтеверди было просто неверным. Конечно, возможно, что Монтеверди считал изобретение concitato очень важным, но на самом деле мало кто из художников мог судить, на чем основано его воздействие на публику, они не имели ни малейшего представления о том, что завораживает людей, когда те слушают, читают или смотрят их произведения. «Орфей», например, определенно не был ни воинственной, ни гневной, ни патетической оперой, а был оперой таинственной, тихой, пылающей и меланхолической. Перелистывая партитуру, Фабио наткнулся на то место во втором акте, когда посланница передает Орфею весть. Он прочел простой текст: «Я пришла к тебе, Орфей, как несчастная вестница страшной и печальной судьбы: твоя прекрасная Эвридика мертва». Он взял скрипку и сыграл до мажор тремоло, которым скрипки сопровождают скорбную весть. Как относился к этому Монтеверди? Никакого взрыва ст расти, напротив, он обрывал до мажор и вводил орган и китаррон с секстаккордом в до диез, и это рождало впечатление магической скорби. Это была абсолютно правильная реакция на сообщение о самой страшной катастрофе. Вот оно, так называемое вечное в искусстве: поскольку некий человек в 1606 году правильно воспринял весть о катастрофе, его музыка звучит и сегодня. Монтеверди пережил чуму в Венеции. Он писал музыку для времен, когда свирепствовала чума, умирала Эвридика, терпели крах революции и водородная бомба становилась зловещей реальностью.