Альфред Андерш - Занзибар, или Последняя причина

Они вышли на небольшую, очень плохо освещенную площадь, окруженную низкими домами. С двух сторон площадь была вымощена, но только у края канала камни были из белого гранита, белая сверкающая лента в темноте, предупреждающая, что дальше — вода. На противоположной стороне канала виднелся дворец, одно окно было освещено, и они услышали пенье в сопровождении музыкальных инструментов. Они остановились и прислушались. «Доницетти», — сказал спутник Франциски. Это был или поздний концерт итальянского радио, или, возможно, пластинка, и лирический тенор пел арию из «Любовного напитка» Доницетти. Они так погрузились в музыку, что не заметили, как оказались у края канала, на белых гранитных камнях, две ступеньки вели к тропинке, в конце которой была привязана гондола; несмотря на холод, Франциска села на верхнюю ступеньку и слушала пенье, а Патрик О’Мэлли стоял возле нее. Он предложил ей сигарету, и они закурили; тенор очень мягко и в то же время четко пропел: Una furtiva lacrima [22] Невольная слеза (итал.) — начальные слова романса Неморино из оперы Доницетти «Любовный напиток». , любовный напиток смешивался с черной водой канала, тайная слеза пробежала по лицу ночи. Когда пение закончилось, проигрыватель выключили, свет погас.

— И все же есть кое-что, чего я не знаю, — сказал О’Мэлли. — Например, я не знаю, почему вы в Венеции. Точнее: почему вы в Венеции без денег и пытаетесь найти работу. Судя по всему, вы в очень стесненном положении.

Сидя у его ног, она рассказала свою историю — ночи и незнакомцу, который был мужчиной в таком преувеличенном смысле, что ей не надо было его бояться. Она была лаконична, хотя не скрыла от него ничего, даже страха перед возможной беременностью; ее рассказ длился столько, сколько нужно времени, чтобы выкурить сигарету. Она поднялась.

— Одного я не понимаю, — сказала она — почему я продолжала спать с этими обоими мужчинами: с тем, которого не любила никогда, и с тем, которого уже не люблю.

Он сухо усмехнулся.

— Ради удовольствия, — сказал он.

Франциска покачала головой.

— Не было никакого удовольствия, — возразила она. — Скорее, была грусть. Особенно потом.

— Ну ладно, — сказал О’Мэлли. — Оставим вожделение в покое. Тут что-то иное. Автомат, встроенный в нас. Вот, — он показал на свое запястье, — у меня часы, которые заводятся сами. Так и с нами, с нашим вожделением. Мы заводимся автоматически. Такое изобретение.

— Но ведь с этим можно бороться!

— Нет, — ожесточенно сказал он. — Это невозможно. Это мошенничество священников. Есть люди, у которых автомат функционирует не очень правильно, — нам на них указывают как на пример для подражания; это аскеты. — Он швырнул сигарету в канал. — Этот парень, который пел про любовный напиток. Как будто нам нужен какой-то любовный напиток. Пойдемте, сварим лучше кофе! Это взбодрит нас.

Они снова двинулись в путь. Франциска совсем не знала район, по которому они шли; она только догадывалась, что они идут в направлении северной части города и что, если О’Мэлли это направление не изменит, они дойдут до Фондамента-Нуове.

— Было бы ужасно, если бы вы оказались правы, — сказала она, обращаясь скорее к себе самой, чем к спутнику, и потому по-немецки.

— Ужасно, — повторил он. Похоже было, что он ищет перевод для этого слова. — Ужас. Террор. Мы живем в объятиях террора. Автоматического ужаса. — Он схватил ее за руку и повернул к себе лицом. — Существует только один вид ужаса, — прошептал он, почти приблизившись к ее уху. — Автоматический. Террор автоматов.

Он тут же отпустил ее. Но она успела увидеть его глаза. Это был человек, переживший что-то ужасное. Но в этом нет ничего особенного. Едва ли есть люди в нашем столетии, которые не пережили нечто невообразимо ужасное.

Они действительно подошли к Фондамента-Нуове. Здесь лагуна была шире и темнее, чем при взгляде на нее со стороны набережной дельи Скьявони. Выйдя из узких переулков, они вновь ощутили белый ватный воздух, почти прозрачный туман, нечто галактическое, наполнявшее ночь. В воде неясно отражались фонари острова Симитеро. Неужели он живет в районе Фонда-мента? Но здесь нет отелей. Похоже, у него действительно есть квартира.

Они пошли вдоль набережной к понтонам, мостам для моторных катеров, идущих к Торчелло и Пунта-Саббони, но О’Мэлли все еще не останавливался; они прошли мимо торца Церкви Иезуитов и до самого конца Фондамента-Нуове, затерянного, кончающегося у самой воды участка набережной, вдоль голой, лишенной дверей стены дома. Ирландец сделал несколько шагов по ступенькам, ведущим к бетонной буне. Заметив, что Франциска медлит, не решаясь последовать за ним, он знаком указал на несколько лодок, привязанных к сваям в конце буны; сопротивление Франциски, уже готовое перейти в возмущение, сменилось удивлением. К одной из моторных лодок вел трап, и ее спутник, встав на него, протянул ей руку и помог подняться на борт. Рядом находились три небольших парусных яхты и еще один катер. Поднимаясь на палубу, Франциска даже в темноте разглядела, что это большой, мощный катер, потому что он почти не двигался, когда они поднялись на борт. О’Мэлли открыл дверь каюта и повернул какой-то рычаг, все сразу же осветилось ярким светом электрического светильника; каюта была обита панелями из теплого, коричневого тика и отделана золотисто отсвечивающей медью. Франциска видела такие суда в гаванях, расположенных среди стокгольмских шхер.

— Входите, — сказал О’Мэлли.

В каюте было тепло; когда они вошли, ирландец закрыл дверь.

— Да вы, оказывается, специалист по сюрпризам, — сказала Франциска.

— «It tastes so clean, it tastes so cool, O’Malleys beer from Liverpool» [23] Нет пива вкусней и прохладней, чем пиво О’Мэлли из Ливерпуля (англ.). , - сказал он, — каждая вторая бутылка пива, опустошаемая в Ливерпуле, варится на пивоварнях моего отца. Автор рекламы — я. В качестве платы я получил эту лодку. Снимайте пальто! Я сварю кофе.

Он исчез в соседнем помещении, но Франциска, движимая любопытством, последовала за ним; это была маленькая, также отделанная тиковым деревом кухня, и она наблюдала за тем, как он быстрыми уверенными движениями варит потрясающий, чертовский кофе, вскипятив воду на керосинке. Он положил по четыре ложки кофейного порошка в каждый из двух стаканов в серебряных подстаканниках, налил до середины стаканов кипяток, затем долил до края сгущенным консервированным молоком и бросил большие куски коричневого неочищенного сахара.

— Вы совсем рехнулись, — сказала Франциска.

— Да вы сперва попробуйте! — ответил он.

Она отхлебнула из стакана. Напиток был горячий и сладкий.

— Вы опять выиграли, — сказала Франциска. Вкус кофе, приготовленного О’Мэлли, наполнил ее каким-то хмельным счастьем.