Андрей Жвалевский - Пока я на краю. Повесть

Л.: Я этим, между прочим, не один занимался.

С.: Наталья Павлова мертва. Алла Данилова – несовершеннолетняя. А Прохор Сонис заключил сделку со следствием, он проходит как свидетель.

Л.: Понятно. То есть сделали из меня козла отпущения…

С.: Яков Ильич, вы сами все сделали. Объясните мне – зачем вам все это было нужно? Деньги? Власть? Слава?

Л.: Вы все равно не поймете…

Следователь: Вы хорошо знали гражданина Лузгина?

Цвирко: Да, мы с Яшей вместе учились в Первом меде.

С.: И каким он был студентом?

Ц.: Блестящим! Первый на курсе, диплом с отличием! Он ведь не москвич, приехал покорять столицу… И покорял. На каждый экзамен шел как в бой!

С.: Понятно. А потом вы с ним вместе работали у профессора Никольской?

Ц.: Да, она сама его выбрала среди выпускников. А он упросил и меня взять.

С.: В трудовой Лузгина написано, что он уволился в 1976–м… по собственному желанию.

Ц.: Да… Серафима Петровна его тогда пожалела, позволила заявление написать… А может, не пожалела, просто не хотела вокруг своего института шум поднимать. Яше тогда суд грозил.

С.: Что конкретно он сделал?

Ц.: Мы работали с подростками-суицидниками. У Никольской была своя методика: вывод из суицидального состояния через инициацию…

С.: То есть?

Ц.: Она предлагала им провести что-то вроде обряда. Как в примитивных племенах: переплыть реку с крокодилами или убить ягуара… Нет-нет! Ничего опасного для жизни! Чисто символически: сменить имя и придумать себе прошлое.

С.: Я понял. И это работало?

Ц.: Не со всеми. А Яша предложил другой способ – лечение через обострение. Он вызывал сильные негативные эмоции. Клин клином, так сказать.

С.: Профессор Никольская об этом знала?

Ц.: Когда Яша сунулся к ней с этой идеей, она его послала… буквально, на три буквы. Серафима Петровна вообще была с коллегами резка на язык. Яша обиделся страшно. Но свои эксперименты продолжал, тайком от Никольской.

С.: И никто из коллег не знал?

Ц.: Ну как не знал… догадывались. Я ему сто раз говорил: «Бросай ты это дело, у тебя диссер совсем на другую тему!» Но Яша… он никогда никого не слушал. И допрыгался…

С.: Кто-то погиб?

Ц.: Почти. Один из его подопечных чуть в окно не сиганул, по чистой случайности его поймали. Никольская устроила разборки, докопалась до истины… Ох как она орала! Даже для Серафимы Петровны это было… слишком. Она же не просто так суицидами занялась, у нее старшая дочь отравилась… А тут Яша, который, вместо того чтобы повиниться, начал доказывать, что двадцать процентов населения Земли – генетический брак, которым не жалко пожертвовать. Никольская орала минут пятнадцать подряд. Причем прилюдно, при всем институте.

С.: Тогда Лузгин и уволился?

Ц.: Он не хотел, но Серафима готова была уже в прокуратуру идти. И пригрозила, что он себе работу больше нигде не найдет. И слово свое сдержала…

С.: Да, до 1992 года Лузгин работал… посудомойкой… рабочим кухни… курьером… даже в сетевом маркетинге успел поработать. А в девяносто втором открыл центр психологической поддержки в нашем городе. Вам об этом что-нибудь известно?

Ц.: Еще бы! Мерзкая история… И не было над Яшей Никольской, которая его могла бы прикрыть…

Следователь: Ольга Ульяновна, когда вы начали работать в центре психологической поддержки Якова Лузгина?

Шушкина: В девяносто третьем.

С.: Можете рассказать поподробнее?

Ш.: Ну что рассказывать… Яков Ильич был обаятелен, умел располагать к себе. Даже когда человек приходил к нему ругаться, уходил другом…

С.: А вы? Вас он тоже обаял?

Ш.: Конечно! Я тогда только закончила наш психфак, о Лузгине уже много чего слышала! А тут он сам меня зовет к себе в штат! Я согласилась сразу.

С.: В чем состояла ваша работа?

Ш.: Я была заместителем директора.

С.: Сразу после вуза?!

Ш.: Понимаете… я тоже удивилась… а потом пришла и увидела: там только Яков Ильич был профессиональным психологом. Остальные – кто учитель, кто инженер… был один бывший замполит. А у меня все-таки диплом…

С.: Вы работали с подростками?

Ш.: Со всеми, кто платил деньги. И с подростками тоже.

С.: Расскажите о том, как центр прекратил свое существование.

Ш.: Это обязательно? До сих пор не люблю вспоминать…

С.: Мне нужно понять мотивы подозреваемого. А для этого приходится ворошить прошлое. Нет, если не можете – не нужно, я уже почитал старые газеты про тот скандал…

Ш.: Ну… газеты тоже нужно читать с осторожностью. Например, все эти россказни про пытки – чушь. Но Лузгин был действительно… не прав.

С.: Лечение через обострение?

Ш.: Вы уже в курсе? Нет, не только это. Он решил использовать, так сказать, методы сетевого маркетинга. Те, кого он вытащил, помогали вытаскивать других.

С.: Но это же неплохо, да?

Ш.: Как сказать… Яков Ильич считал, что человека нужно посадить на крючок, с которого тот не сорвется. А лучший крючок – чувство вины.

С.: И как это связано со смертью вашего пациента… Валентина Кухто?

Ш.: Я Валика уже почти вытащила. Он начал нормально есть. Спать. Срывы в депрессию почти прекратились. А потом он повесился. В этом не было никакой логики, понимаете! Я бегала по соседям, пыталась разобраться…

С.: И поняли, что это Лузгин подтолкнул вашего пациента к суициду?

Ш.: Только доказательств не было. Одни косвенные факты. Пошла к прокурору – он меня высмеял. Я потом узнала – Лузгин этого прокурора тоже держал на крючке. Была какая-то темная история с прокурорской женой…

С.: И тогда вы пошли в газеты?

Ш.: А что мне оставалось? Вешать на себя чужую вину? Я, конечно, тогда совсем еще зеленый психолог была, но кое-что соображала. Яков хотел через вину за Валика меня к себе намертво привязать.

С.: А почему шум дошел до Москвы?

Ш.: Кто-то из бывших коллег Лузгина увидел статью в нашей газете, рассказал остальным… Только тогда я узнала, что Якова из Москвы с позором выперли… Простите… Правда, противная история…

…Обстоятельства, которые могут быть признаны смягчающими наказание, следствием не установлены.