Роальд Даль - Рыбка Джорджи

Видите ли, на самом деле я сходил с ума из-за женщин.

Да, я знаю. После всего, что я уже сказал, вам это покажется неправдоподобным, но это абсолютная правда. Вы должны понять, что мне только тогда становилось дурно, когда они прикасались ко мне своими пальцами или оказывались в непосредственной близости.

Если же они находились на безопасном расстоянии, я мог часами наблюдать за ними с той особой зачарованностью, которую вы, возможно, замечали за собой, глядя на существо, до которого страшно дотронуться — на осьминога, к примеру, или длинную ядовитую змею.

Мне нравился вид гладкой и белой обнажённой руки, выпроставшейся из рукава и забавно похожей на очищенный банан. Я мог прийти в неописуемое волнение от одного вида девушки в облегающем платье, пересекающей комнату. Но особенно я любил смотреть на тыльную сторону ног, обутых в туфли на высоком каблуке: это чудное напряжение под коленками, да и по всей длине ноги так упруги, словно сделаны из прочного эластика, натянутого почти до разрыва, но только почти. Иногда летом, сидя у окна в гостиной леди Бердуэлл за послеполуденным чаем, я бросал взгляды поверх своей чашки в сторону бассейна и возбуждался сверх всякой меры от вида загорелой полосы живота, выступавшего между верхней и нижней частями раздельного купальника.

В таких ощущениях нет ничего постыдного. Все мужчины испытывают их время от времени. Но у меня они вызывали нестерпимое чувство вины. Не сам ли я, постоянно задавался я вопросом, неосознанно дал повод этим женщинам вести себя сейчас так бесстыдно? Не тот ли это блеск в моих глазах (который я не могу контролировать) постоянно питает их страсти и подстрекает к действию? Не сам ли я невольно посылаю им нечто вроде призывного сигнала всякий раз, когда смотрю на них? Так ли это?

Или же подобная бесцеремонность поведения вообще коренится в женской природе?

У меня было вполне ясное представление об ответе на этот вопрос, но меня это не удовлетворяло. Такое уж свойство моего сознания, что одни лишь догадки его не устраивают; ему необходимы доказательства.

Я должен был выяснить, что является виновником всего происходящего — я или они, и, имея в виду данный вопрос, я решил провести простой эксперимент своего собственного изобретения, используя крыс Билли Спеллинга.

Год назад или около того мне пришлось намучиться с одним невозможным мальчишкой-хористом по имени Билли Спеллинг. Три воскресенья подряд этот шалопай приносил с собой в церковь пару белых крыс и выпускал их на пол во время моей проповеди. В конце концов я отобрал у него животных, принёс их домой, посадил в ящик и поставил его в сарае, в глубине приходского сада. Исключительно из соображений гуманности я продолжал их кормить, и в результате, но без всякого поощрения с моей стороны, эти создания начали очень быстро размножаться. От двоих получилось пятеро, а от пятерых двенадцать.

Именно на этом этапе я решил использовать их в исследовательских целях. Мужских и женских особей оказалось как раз поровну, по шести штук, так что условия были идеальными.

Сначала я разделил самцов и самок, поместил их в две отдельные клетки и оставил так на целых три недели. Крысы, как известно, твари крайне похотливые, и любой зоолог скажет вам, что для них это невыносимо долгий период раздельной изоляции. Я подозреваю, что одна неделя вынужденного воздержания для крысы равняется примерно году того же самого для таких, как мисс Элфинстоун и мисс Прэтли, так что, как видите, я поступил совершенно верно, создав аналогичные условия.

Когда три недели прошли, я взял большой ящик, разделённый пополам лёгкой перегородкой, и поместил самок с одной стороны, а самцов с другой. Перегородка состояла всего лишь из трёх струн натянутой проволоки с расстоянием в один дюйм, но по этой проволоке пробегал мощный электрический ток.

Чтобы отчасти приблизить эксперимент к реальности, я дал имя каждой самке. Самая большая, с самыми длинными усами, была мисс Элфинстоун. Другая, с коротким тонким хвостом, — мисс Прэтли. Самая маленькая из всех — мисс Ануин, и так далее. Самцы, все шестеро, были мной.

И вот я притащил стул и уселся наблюдать результат.

Все крысы по натуре подозрительны, и сразу после того, как я соединил оба пола в ящике с одной лишь перегородкой между ними, ни одна из сторон не двинулась. Самцы уставились на самок через перегородку.

Самки отвечали им таким же застывшим взглядом, ожидая от них первого шага. Я видел, как с обеих сторон нарастает нетерпение. Усы дрожали, носы дёргались, и внезапно какой-нибудь длинный хвост резко щёлкал по стенке ящика.

Через некоторое время от своей группы отделился первый самец и с опаской, припадая брюхом к полу, приблизился к перегородке. Он прикоснулся к проволоке, и его мгновенно убило током. Оставшиеся одиннадцать крыс ошарашенно замерли.

Прошло ещё девять с половиной минут, в течение которых ни одна из сторон не шевелилась, но я заметил, что, если самцы неотрывно смотрели теперь на мёртвое тело своего собрата, то самки по-прежнему не сводили глаз с самцов.

И вдруг короткохвостая мисс Прэтли не выдержала.

Она скачками подалась вперёд, ударилась о проволоку и свалилась замертво.

Самцы прижались ближе к полу и принялись задумчиво рассматривать два трупа у перегородки. Самки тоже, казалось, были потрясены, и последовал ещё один период неподвижности.

А затем мисс Ануин начала проявлять признаки нетерпения. Она захрапела в голос, поводя подвижным кончиком розового носа из стороны в сторону, и вдруг начала быстро дёргаться всем телом вверх-вниз, будто делая отжимания. Она обежала взглядом своих четырёх товарок, высоко взметнула хвост, словно говоря «ну, девочки, я пошла», решительно приблизилась к проволоке, просунула голову — и с ней было покончено.

Шестнадцать минут спустя впервые зашевелилась мисс Фостер. Мисс Фостер прославилась в посёлке своими кошками, которых она разводила, и недавно она так обнаглела, что прибила большую вывеску на своём доме, что на Хай-стрит: КОШАТНИК ФОСТЕР.

В процессе долгого общения с этими животными она переняла их злопакостнейшие свойства, и всякий раз, когда она в помещении проходила мимо меня, я сразу же чувствовал, даже сквозь дым её папиросы, слабый, но въедливый запах кошки. Она никогда не поражала меня контролем над своими низменными инстинктами, и поэтому я не без удовольствия наблюдал теперь, как глупо расстаётся она с жизнью в последнем отчаянном рывке к мужскому полу.

Следующей была мисс Монтгомери-Смит, маленькая настырная особа, однажды пытавшаяся уверить меня в том, что она помолвлена с епископом. Она скончалась, пытаясь проползти по-пластунски под нижней проволокой, и я, признаться, подумал, что в этом удивительно точно отразилась вся её жизнь.