Кармело Сардо - Сорняк

Встреча с тем преподавателем в корне изменила мой образ мышления. Я научился облекать свои чувства в слова – прежде мне этого не удавалось. Теперь же посредством слов я наконец познал знакомые мне вещи. Я понял всю важность связей между людьми и взаимопонимания – этим связям было под силу менять условия, в которые жизнь помещала человека.

Свет в конце туннеля становился все ярче.

Прошло четыре года после моей первой встречи с учителем, и за этот период наша связь окрепла, день ото дня она становилась все прочнее. Мы вели переписку: я чувствовал себя современным Луцилием, а учителя воспринимал как своего наставника Сенеку [22].

Разве письма Сенеки не способствовали духовному росту Луцилия и его нравственному совершенствованию?

Великий латинский философ утверждал, что эти письма не только позволяли вести диалог с другом, но и содержали примеры из жизни, важные для воспитания. Совсем в духе Сенеки, наш учитель предлагал на каждом уроке новый предмет для обсуждения, подталкивая нас к самостоятельным размышлениям. Целью было наше внутреннее совершенствование путем раздумий над собственными дурными наклонностями.

Именно он убедил меня в важности выявления связей между словами и вещами. “Слова порождают чувства, – сказал учитель во время одного из уроков, – а чувства, в свою очередь, лепят наш характер, делая из нас тех, кто мы есть”.

Учитель стал мне другом – таким, каким и должен быть настоящий друг.

Прочные и искренние отношения, которые устанавливаются между людьми, – поддержка и опора в любых ситуациях. Такие взаимоотношения оберегают нашу жизнь от невзгод, составляющих неотъемлемую часть самой этой жизни. Настоящий друг способен отвратить от нас беды и помочь нам стать самими собой.

“Истинный друг, – объяснил он мне, – это не тот человек, который во всем похож на тебя, но тот, кто возвращает тебя к самому себе, дает тебе возможность найти себя”.

И учителю удалось сделать меня – мной.

Он также говорил, что отношения неизбежно подчиняются определенным правилам, и этим правилам необходимо следовать. А связующие нити между людьми – это чувства.

Существование нравственных и общественных законов, например, вполне можно почувствовать. Этим законам нельзя научить, но их можно воспитать в человеке – речь идет о воспитании чувств, о разновидности любви. Именно эти наставления подвигли меня написать историю своей жизни.

“Ну а теперь, когда моя история написана, что делать дальше?”

Этот вопрос долго оставался без ответа. Он мучил меня целый день, от рассвета до отхода ко сну.

Однажды вечером по телевизору передавали любопытнейшее выступление: на экране я увидел своего “секретного агента”! Так я называл журналиста, который, пока я был на Сицилии, вел репортажи – с его слов я узнавал о действиях полиции и о том, как мои поступки освещались в выпусках новостей. Даже спустя двадцать пять лет я тотчас узнал его голос и манеру речи, я не спутал бы своего “агента” ни с кем иным. Тогда он выступал на местном телевидении, сейчас – на общенациональном.

Я довольно просто связался с ним через свою сестру и передал ему свои записи в надежде, что он найдет время и желание прочесть их.

И вот наконец намечена наша с ним встреча. Беседа назначена на завтра. За последние двадцать с лишним лет я не разговаривал ни с кем, за исключением матери, брата и сестер. Меня даже охватило волнение.

Яспал мало и плохо и с шести утра уже был на ногах. Я тщательно умылся и побрился, даже воспользовался кремом после бритья, оделся, и вот с нетерпением жду интервью.

Закрываю глаза и прислушиваюсь к тюремным звукам, пытаясь вообразить свою встречу с журналистом. Я вижу, как медленно открываются тяжелые железные ворота, комендант встречает его с искусственной улыбкой. Формальности, проверка документов, металлоискатель. Но череда воображаемых кадров прерывается, меня вызывает инспектор. Пора. По спине пробежали мурашки. Напоследок бросаю взгляд в зеркало, думая о том, сильно ли я постарел за это время и оправдаю ли ожидания журналиста. Но потом вдруг понимаю: а ведь он никогда не видел меня раньше, разве что на фотографиях с подписью “разыскивается”.

Я беру папку с рукописью, кое-какими стихами, заметками. Мы спускаемся вниз. Меня приводят не в зал свиданий, а в комнату, где происходит встреча с адвокатами и магистратами. Маленькая каморка с голым столом посредине, парой репродукций натюрмортов на стенах и темным деревянным шкафом со стеклянными дверцами, за которыми нет книг. Здесь и состоится беседа. Инспектор останавливает меня у порога. А вот и он. Я сразу узнал журналиста. Он стоит посреди комнаты и разговаривает с социальным работником и начальником тюрьмы.

На мгновение он переводит взгляд на меня, я улыбаюсь в ответ, но журналист слишком увлечен беседой и, похоже, не понимает, кто я. Хотя кем еще я могу быть – в джинсовой рубашке навыпуск и хлопковых брюках?

– А вот и он, – говорит начальник тюрьмы, поворачиваясь ко мне. Только тогда журналист по-настоящему замечает меня и приветствует улыбкой, на этот раз более непринужденной и искренней. Мне кажется, я даже не расставался с ним, видел его из года в год, каждый месяц, день за днем. Его лицо, настолько знакомое, просто сошло с телеэкрана и материализовалось прямо передо мной.

Кто знает, о чем он думает в этот короткий миг, пока мы разделены расстоянием в полметра и пока наши руки тянутся для крепкого рукопожатия.

– Ну, наконец мы встретились. Думаю, нет смысла представляться, верно? – говорит он.

Но я даже не разбираю его слов. Голос, который сопровождал меня почти тридцать лет, эхом отдается в ушах, от волнения я не в состоянии пошевелиться. Как зачарованный, я смотрю на него, пока начальник тюрьмы улаживает разные формальности, согласует с журналистом продолжительность беседы, дает разные советы.

До меня доходит смысл лишь последней реплики коменданта. “Итак, увидимся через два часа”, – говорит он, прежде чем оставить нас наедине.

Мы одни в комнате.

– Спасибо. Спасибо, что пришли, – с трудом выдавливаю из себя.

Язык заплетается. Я испытываю странное ощущение, я почти счастлив. Мы сидим друг напротив друга за пустым столом.

– А ты совсем такой же, как двадцать лет назад, когда входил в мой дом через экран телевизора… Совсем мальчик.

– Ты тоже не слишком изменился… Я дал бы тебе на двадцать лет меньше, если бы не знал твоего возраста.

– В самом деле? – недоверчиво спрашиваю я, и он повторяет эти слова.

– Да, я правда так думаю. Но как тебе удается так молодо выглядеть? Что ты для этого делаешь?

– Ничего особенного… Что, по-твоему, можно делать в тюрьме? Короткая пробежка, иногда качаю пресс… крем для лица утром и вечером. Но это ты меня сейчас таким видишь. Видел бы ты меня пару лет назад, когда я отсиживал по второму пункту сорок первой статьи. Какой там крем и пробежки!