Стефан Дичев - Современная болгарская повесть

Я продолжала диктовать. Учащиеся еще не знали моего голоса и не могли уловить, как он изменился. Иначе они тут же поняли бы, что их преподавательница перепугана.

За открытым окном догорал закат, медленный, придавленный заводским дымом, стелившимся над солнцем. Пыль теплоэлектростанций тяжко плыла над посеревшими крышами.

— Можно мне выйти на минутку?

Он стоял у зеленой полосы висящих на стене ватников, крупный, темнобровый, в руке его поблескивала цепочка с ключом. Меня удивило, как это я до сих пор его не заметила.

— Грузовик у меня внизу, — объяснил он. — Мы с напарником сговорились, что он зайдет, возьмет у меня ключи. Я мигом.

Шофер и правда вернулся очень скоро, но наверняка закурил на ходу и несколько раз успел затянуться, потому что, когда он вошел, от одежды его, кроме бензина, пахло еще и табаком.

«Вначале вам всегда будет казаться, что звонок раздается неожиданно», — предупреждал нас в университете методист. Так и случилось. Сдавленное дребезжание прервало меня на полуслове. Я ело успела закончить фразу и, не знаю уж зачем, брякнула, словно дикторша с телевидения:

— Спасибо за внимание…

В коридоре меня догнала старая учительница болгарского языка. В руках у нее был букет желтых астр с въевшейся в лепестки сажей.

— Ну как, обошлось?

Так спрашивают человека, только что выбравшегося из реки.

— Я вас искала перед уроком, хотела предупредить, если кто опоздает, не прогоняйте. Некоторые приезжают издалека. — Ее черные глаза печально улыбались мне из морщин.

Поднимаясь по лестнице в учительскую, она задохнулась. Я протянула руку — ее пальцы, как и мои, были шершавые от меловой пыли.

Только вечером, ступая по плюшевой дорожке в коридоре гостиницы, я вспомнила, что сегодня ни разу не подумала о Михаиле. Потом, когда мы ужинали хлебом и остывшими котлетами, разложив их на неустойчивом трехногом столике, я призналась ему в этом, но Михаил только засмеялся. Что-то с ним происходит, вот уже несколько дней на все мои вопросы он отвечает шутками, и это меня пугает. Я давно заметила, что он, когда хочет остаться наедине со своими мыслями, словно расставляет между нами пеструю японскую ширмочку шуток, из-за которой я могу только слушать его, не видя его лица. Но в этот вечер Михаил потерял всякое чувство меры. Я готова была взорваться и с трудом сдержалась. Ведь если не считать нашей жизни в палатке, сейчас мы впервые жили под одной крышей, а под крышей, пусть даже и гостиничной, слова теряют свою легкость и с ними нужно обращаться осторожно.

— Ты будешь спать? — спросил он и повернул желтый круг ночной лампы к своей кровати.

Из-под полуопущенных век я видела, как Михаил открыл учебник геодезии и окончательно забыл про меня.

Не знаю, стоит ли обдумывать минувший день. Плохой день нет смысла переживать заново, а хороший все равно невозможно восстановить в его подлинной красоте.

На путях, под самыми окнами, маневрировал товарный поезд. Живя здесь, я обнаружила, что в паровозных гудках нет ни одного лишнего звука, каждый сигнал — или приказ, или какое-то очень важное слово, от которого зависит весь рейс… Кровать Михаила скрипнула. Не открывая глаз, по мягкому целлулоидному стуку я догадалась, что это упала его счетная линейка. Как же я до сих пор не поняла? В жизни Михаила происходит нечто чрезвычайно важное, и это нечто он скрывает от меня, потому что страшится его исхода. Я вскочила с кровати, нарочно быстро, чтобы не дать ему развернуть свою пеструю японскую ширмочку.

Учебник прикладной геодезии был раскрыт на главе о проходке туннелей…

Я без обиняков спрашиваю:

— Когда начнете?

— Завтра, — отвечает Михаил.

— Туннель будет длинный?

— Длинный. От рудника в Рыбном долу до участка Шахта четыре. А что?

Михаил закрывает учебник и встает. Он на целую голову выше меня, и сейчас я вижу только смуглую пульсирующую ямку между отворотами пижамы.

— Это будет туннель по трехрадиусной кривой, но тебе нечего бояться.

Я не прерывала. Позволила ему отвести меня в кровать и укутать одеялом до самого подбородка. Михаил утешал меня, словно я плакала, повторяя, что тысячи инженеров строили туннели по трехрадиусной кривой и что, если проект правилен, обе части туннеля обязательно должны соединиться под землей в точно определенном месте.

— Случается иногда горизонтальное или вертикальное несовпадение, но ведь, если проект правильный, такого не может быть, верно?

— Верно, — ответила я, потому что всем своим напряженным сердцем чувствовала — Михаил нуждается именно в этом слове и, успокаивая меня, прежде всего избавляется от своего собственного страха. Еще в студенческие годы, когда перед экзаменами нужно было подбодрить Марию, я заметила, что ничто так не успокаивает встревоженного человека, как необходимость кого-то утешить. Поэтому я рассказала Михаилу о страхе, который испытала сегодня в классе. Рассказала очень подробно и откровенно: как-никак и женщина и мне можно не скрывать свою слабость.

Сегодня директор роздал руководителям групп журналы. Вручал он их торжественно, как вручают судовые документы уходящим в плавание капитанам.

Вот когда мне действительно удалось запомнить фамилии некоторых моих учеников. Чего только не писала я против них в графе «профессия»: слесарь, кочегар, шахтер — все названия, которые носит суровый мужской труд, день и ночь гремящий металлом и наполняющий вагоны Сортировочной токарными станками в сосновых ящиках, листами корабельного железа и углем, пахнущим земными глубинами.

Оказалось, что седого мужчину с третьей парты зовут Филипп.

— Филипп Николов, — назвал он себя, когда, поймав мой взгляд, поднялся из-за парты быстрым солдатским движением. — По профессии шахтер.

Запомнила я и имя шофера, который на первом уроке просил разрешения выйти.

— Семо Влычков. Шофер на Металлургическом комбинате, — громко произнес он и тут же добавил: — Шофер первого класса.

Я записывала и в то же время внимательно разглядывала учеников. И очень скоро сама уже умела отличать шахтеров от всех остальных. У них верхняя половина лба, защищенная во время работы козырьком каски, была очень белой, поднимались они из-за парты медленнее других, а в плечах таилась особая сдержанная сила.

— Иван Дочев, шахтер с Шахты четыре, горноспасатель.

— Костадин Костадинов, вальцовщик на Металлургическом комбинате, — глуховато проговорил худощавый белокурый юноша с последней парты.

Когда очередь дошла до сидевшего у окна мужчины средних лет, он только слегка приподнялся, осветив угол своей белой рубашкой, и, дождавшись тишины, отчетливо, чтобы всем было слышно, произнес: