Стефан Дичев - Современная болгарская повесть

Женщина закусила нижнюю губу и сжала мне руку.

В первой вагонетке лежал раненый. Два молодых врача в испачканных белых халатах держали на коленях его забинтованную ногу. Когда состав врезался в толпу, раненый открыл помутившиеся глаза и осмотрелся. Я представила себе, как нужно ему сейчас увидеть хоть одно знакомое лицо, которому он мог бы улыбнуться: «Вот видишь, я живой!» Но он, верно, был из села, приезжал сюда шахтерским автобусом, и, может быть, в это самое время его жена сидела где-нибудь под навесом, плела циновки для парников и удивлялась, с чего это, господи, у нее с самого обеда так тяжело на сердце…

Они были в одной вагонетке: Филипп, Иван Дочев и между ними Мариан. Их шахтерские лампы еще горели. Я знала — вряд ли кто-нибудь придет их встречать, и, выступив вперед, помахала рукой, чтобы и они тоже нашли в толпе хотя бы одно знакомое лицо. Но меня оттеснили в сторону, и больше я их но видела. Встретились мы только вечером. Все трое сидели на своих местах. Филипп — спокойный, седина его, как всегда, сияла в свете лампы. Иван — как всегда, мрачный, словно рассердившийся на всех и на все, а рядом, угревшись в своем синем с красными оленями свитере, дремал Мариан. Когда я бросала взгляд в их сторону, Иван, наверное, под партой толкал мальчика, потому что тот вдруг спохватывался:

— А? Что?

Шахтер, не отвечая, показывал на меня своим квадратным подбородком. Паренек широко распахивал глаза, и по его лицу было видно, как честно он силится проснуться. Но руки его, лежащие на раскрытой тетрадке, продолжали спать.

Я не сказала Михаилу, что ходила на Шахту четыре. Пришлось бы рассказывать и о той странной тройной боли, которую я испытала, а он бы меня не понял. От скольких еще подобных минут придется мне оберегать Михаила? Ну что ж. Охраняя его свободу и уверенность в своей силе, я сама стану гораздо сильнее и легче вынесу предопределенную судьбой боль родов, которую могут вынести только женщины.

По утрам Михаил спит до последней секунды и у него не остается времени для зарядки. Поэтому он делает ее вечером — двадцать отжимов на вытертом гостиничном ковре. Я смотрю на него, перегнувшись через край кровати, горячее дыхание его сильного тела радует меня. Под смуглой кожей вздуваются и опадают полные жизни и соков тугие узлы мускулов, и кажется, что они тоже ликуют, наслаждаясь движением.

В пятницу нам дали ключ от квартиры! Ключ от польского замка «лучник» с секретом и желтую опись-протокол. Михаил вложил мне их в руки, поцеловал и, почему-то глядя поверх моей головы, тихо сказал:

— Ты прости, что мы так долго жили в гостинице.

— Дурачок, — сдавленным голосом ответила я.

Ужинали мы в ресторане. Заказали бутылку шампанского, а Михаил настоял, чтобы старый официант принес бокал и для себя.

В воскресенье утром, складывая наше имущество все в те же два чемодана, я вдруг пожалела этот гостиничный номер, который мы покидали навсегда. Нахлынула грусть-разлучница, такая же, как и в то утро перед распределением, когда я смотрела на Сюзанну из Сенегала. Ведь мы, наверное, никогда больше не войдем в эту комнату, не увидим ни стола, ни репродукции на стене, ни кроватей, в которых мы отдыхали от первой здешней усталости, шептались и любили друг друга.

Дежурная задвинула свое стеклянное окошечко и вышла проводить нас до самого подъезда.

— Ну, желаю здоровья, — сказала она. — Такого тихого семейства у нас в гостинице еще не бывало.

И, как в день приезда, мы опять прошли через весь город со своими двумя чемоданами и термосом, правда, теперь к ним прибавилось еще и зеркало.

Вокруг дома кипела счастливая суета. Громоздились горы мебели и пожитков, а рядом, держа на коленях внуков или цветочные горшки, сидели старушки, вырванные из привычного покоя и слегка ошеломленные всем происходящим. Лифт еще не работал, и мы потащили свои чемоданы наверх. Страшно интересно было заглядывать в распахнутые двери. На шести этажах под нами и двух над нами будут жить люди в почти таких же, как у нас, квартирах. И может быть, у них будут такие же гардеробы, печки, кровати.

— Стандарт, — запыхавшись, проговорил Михаил.

— Стандарт… отныне он все чаще будет обрушиваться на нас, правда? Будет манить нас удобствами и легкостью одинакового, для которого нужен не выбор, а просто согласие. Но я уверена, что этот же самый стандарт обязательно разбудит в нас сопротивление, то самое, которое не позволило древним резчикам сделать хотя бы два одинаковых листочка во всем иконостасе Рильского монастыря.

— Логично, — ответил мне Михаил. — Я давно замечаю, что подъем по лестнице настраивает тебя на философский лад.

Нас обогнал мужчина в белом плаще. Мне показалось, что я его уже знаю. Потом я вспомнила, это тот самый футболист, который попался на списывании в первый мой учительский день.

— Вот что, — словно бы в шутку нахмурился Михаил, — я вижу, этот твой вечерний техникум дает тебе прекрасный повод заглядываться на каждого мужчину.

В нашей маленькой пустой квартирке пахло олифой и масляной краской. Мастер выполнил свое обещание — паркет действительно не скрипел.

На площадке за дверью кто-то крикнул:

— Товарищи, на четвертом этаже человека бьют!

— Ты сиди здесь, — сказал Михаил и вышел.

Вернулся он очень скоро, без единой царапины, даже галстук на месте.

— Ничего особенного, один вроде бы из твоих. Пожилой.

— Филипп? — спросила я, помертвев.

— Да, кажется, так его называли, — равнодушно кивнул Михаил. — А ты что волнуешься? Они, в конце концов, не дети!

На следующий день Филипп разыскал меня в учительской. Было еще рано, и мы с Весой Жиковой сидели одни. Веса всего на три года старше меня, ведет в моей группе электротехнику, и это нас сближает.

— Товарищ Георгиева, — смущенно заговорил мой седовласый драчун, — вот принес вам тут один документ, проверьте, если не трудно. Его, может, в милицию придется подавать, не хочу позориться из-за ошибок.

Я взяла сложенный вдвое лист, не сказав ни слова о драке, — не хотелось компрометировать его перед Жиковой.

— Очень хороший студент, — сказала Жикова, когда Филипп вышел. — Вносит в класс какой-то особый такт и спокойствие.

— Да, — осторожно согласилась я.

Оставшись одна, я забилась в угол за цветы и прочла «документ». Филипп писал старательно, крупными буквами, соединенными между собой трогательными хвостиками.

Я, нижеподписавшийся Филипп Николов Филев, мастер-проходчик в руднике Шахта четыре, несудившийся, женатый, имею двоих детей, из которых один служит в пограничных войсках. По вопросу о драке, случившейся в новом доме рядом с вокзалом, могу показать следующее: первое — верно, что я там побил лицо, именуемое Антон Чалыков, и второе — названному лицу надо было врезать еще больше. В драке виноват я и следующие причины.