Стефан Дичев - Современная болгарская повесть

Как бы то ни было, в одном расчет главнокомандующего оправдался: мокрые деревья загорелись, огромные снежные шапки ссыпались вниз. Буйное пламя ширилось, разрасталось — настоящая стихия, которая грозила ринуться в атаку и поглотить в своей огненной пасти скрывавшихся в глубине леса русских. Увы, события развернулись не так, как предполагал Сулейман. По какой-то поначалу необъяснимой причине огонь задержался, закружил, затоптался на месте. А вскоре начал отступать. И тогда стало ясно, что ветер переменился. Теперь он дул на нас. Сперва нас окутало дымом. Потом над головами полетели искры. Потом языки пламени. И мы вдруг поняли, что бежать следует нам , а не русским. Иными словами — барашками оказались мы, а не они.

Отступая, мы вышли на открытое пространство, куда за нами последовал беспорядочный ружейный огонь. По счастью, нас прикрывала густая завеса дыма. И, кажется, пуля никого не настигла. Тем более что солдаты, не ожидая приказа, кинулись бежать к железной дороге, ища укрытия за насыпью. Туда же устремились и остальные части.

«Нужно остановить их! Вернуть! На что это похоже, Фрэд!» — возмущался Бейкер. Но пример подал главнокомандующий собственной персоной. Когда мы наконец отыскали его, он осып а л проклятьями ветер, а потом изрек: «Я сделал все, что было в моих силах». Его осенила очередная идея.

«Я отрежу их! — сказал он. — Не стану сейчас тратить на них время… Пусть прибывающие части составят оборонительный пояс. Один! Второй! Третий! Главное — не подпустить неприятеля к Пловдиву. Вот что сейчас наиглавнейшее! А вам, генерал, лучше всего сопровождать меня. Да, да, так будет лучше всего! Предстоит военный совет с корпусными командирами, где мы обсудим оборону города и дальнейший ход военных действий».

Мы последовали за ним. Даже всю дорогу ехали рядом — что позволило нам ознакомиться с его грандиозной идеей локализовать военные действия, сосредоточив все свои силы в укрепленном Адрианополе.

Фрэнк Миллет сказал тут, что русскому командованию план Сулеймана был известен. Нам, разумеется, тоже. Но теперь он живописал его так, что мы будто увидели все воочию; увидели войсковые колонны, которые, подобно бурным потокам, стекаются отовсюду к плотине, то бишь к оборонительным укреплениям. И столь умело велось, по его словам, это отступление, столь разумно сосредоточивались силы, что мы с Бейкером только переглядывались. Возможно, мы и уверовали бы, не окажись сами участниками этого широко задуманного стратегического плана.

Дорога пролегала через множество селений. Куда ни кинешь взгляд — колонны солдат. И беженцы. Целые караваны возов или саней, тяжело нагруженных домашним скарбом. А сверху — закутанные в овчины дети, женщины в чадрах. По бокам — едут верхом хмурые аги с длинными чубуками в зубах. Трагедия. Сотни лет эта империя принадлежала им; их деды, прадеды и прапрадеды рождались на этой благодатной земле, а они, потомки, ныне принуждены покинуть ее. Не стану отрицать, я сочувствовал им.

— Этого никак нельзя было ощутить, пока вы вели речь о Сулеймане, — шутливо обронил Мишель.

— Сулейман — дело другое.

— Но Сулейман ведь поплатился за свою бездарность, и Фрэдди никоим образом не чернит британской политики, господа! — с вызовом произнес Фрэнк.

— Сдается мне, такого рода комментариями мы лишь нарушаем течение рассказа, — изрек доктор Паскье, взяв на себя благородную роль арбитра. — Господа! Призываю вас к беспристрастности. Уважаемый мистер Барнаби благоволит к туркам, Фрэнк — к их противникам. У каждого свои пристрастия. Лично у меня — к красивым женщинам!

— Благодарю вас, — произнесла Элизабет Меррил, почему-то приняв сказанное исключительно на свой счет.

Мы снова чокнулись и на сей раз выпили за личные вкусы каждого из нас. Видимо, эта небольшая передышка была необходима. Многие встали — якобы для того, чтобы рассмотреть рисунки, висевшие на стенах, в действительности же — просто, чтобы поразмять ноги. Для меня эта передышка тоже оказалась полезной. Рука устала. Карандаши затупились.

Но история уже захватила нас, и вскоре все вернулись на свои места. Так еще до окончания антракта спешат занять кресла зрители, если пьеса им полюбилась.

— Через несколько часов мы были уже в Пловдиве… — Фрэд Барнаби как бы поднял занавес, и началось следующее действие. — Главнокомандующий и Бейкер-паша направились сразу на вокзал, где находился телеграфный аппарат. Совет следовало держать поблизости, ибо ожидались депеши из Стамбула. Я же предпочел сперва проехаться по городу. И благодарю всевышнего, что сделал это. Как вы вскоре убедитесь, лишь предвечерняя эта прогулка позволяет мне ныне сказать: я видел Пловдив, тот самый город, что был заложен более двух тысячелетий назад отцом великого Александра Македонского, не менее великим Филиппом. Отсюда и название, под которым город известен нам, — Филиппополь. По-турецки Филибе.

— Ах, Филиппополь? — воскликнула Марго. Было совершенно ясно, что она лишь сейчас поняла, о каком городе шла речь. Известно ли было ей, в какой части света он находится — это уже вопрос другой.

Барнаби продолжал свои пояснения:

— Болгарское название Пловдив происходит, вероятно, от «Пулпудева» — фракийской формы слова «Филиппополь», ибо с незапамятных времен коренными жителями этой стороны, родины Дионисия и Орфея, были древние фракийцы. Я мог бы подробнее осветить этот вопрос, но полагаю, что для данного случая довольно сказанного. Я позволил себе этот исторический экскурс и остановился на названии города, почерпнув необходимые сведения, как вы догадываетесь, из энциклопедии, главным образом для того, чтобы вы поняли, чего ожидал я от этой прогулки.

Увы! Никаких следов давней эпохи Филиппа, в сущности, я не обнаружил. И на первый взгляд вообще не увидал ничего достойного обозрения. Если не считать холмов — мощных каменистых возвышенностей, по которым лепились оригинальной архитектуры строения, — город поначалу показался мне весьма ординарным. Да и находился я все еще в низинной его части, и на улицах глазам представало знакомое зрелище: шумные ватаги слоняющихся солдат; беженцы, озабоченные тем, куда идти и что их ожидает. Кое-где замечал я местных жителей, болгар. Видел их замкнутые лица, затаенные взгляды. Покажутся из-за двери лавки либо из-за ворот и спрячутся вновь. Я счел бы их трусами, если б опыт не научил меня, что в них говорит не столько страх, сколько благоразумная осторожность и ожидание.

Сопровождаемый верным моим Рэдфордом, я ехал наугад, не выбирая дороги. Рассматривал, наблюдал — я любопытен, из чего, вероятно, и проистекает моя страсть к путешествиям. Сам того не заметив, я приблизился к более высокой части города. Миновал огромный постоялый двор, или караван-сарай, с тяжелыми, чуть ли не крепостными стенами, с засыпанными снегом свинцовыми кровлями и распахнутыми настежь воротами, которых, будь они заперты, вероятно, не пробить и снарядом.