Стефан Дичев - Современная болгарская повесть

Бай Никола вместо ответа громко чертыхнулся, а один из драгун, не ожидая команды, вскинул ружье и выстрелил.

«Попал! Так ему и надо!» — ликовал попович.

В действительности же пуля никого не задела. Но патрульные обратились в бегство, открыв, так сказать, нам дорогу.

«Только город разбудят», — презрительно обронил Зенкевич.

Однако инцидент был не так уж безобиден, и вскоре мы убедились в этом. Прозвучали новые выстрелы, более далекие, но и слева и справа. Они как бы кольцом подступали к нам и не умолкали. Не служило ли это предупреждением всему гарнизону о том, что в город вступил вражеский разъезд?

«Взгляните туда… Видите свет?» — крикнул кто-то из наших.

«Не конак [3] Конак — резиденция турецкого правителя. ли это, Николай?» — посыпались вопросы.

«Не знаю, братушки! — виновато отвечал мой слуга и растерянно обратился ко мне: — Я ведь десять уж лет, мистер… Может, тут давно все по-другому…»

Он не успел договорить, попович перебил его:

«Да это же дом консула!.. Греческого консула дом!»

Кто-то посоветовал спросить там дорогу, и тут же последовала команда Зенкевича:

«Стой! Стой!»

Пока мы стучались в окованные железом ворота, нас нагнал эскадрон.

«Что тут происходит?» — крикнул Бураго, на скаку осаживая своего коня.

Драгуны принялись наперебой объяснять, но подпоручик строго оборвал их — в конце концов, он командовал разъездом.

«Мы хотели спросить у кого-нибудь из жителей, где стоят главные силы турок, господин капитан!»

«Правильно, — сказал Бураго, одобрительно кивнув. Он любил это словцо, и сейчас повторил тоже: — Правильно, подпоручик!»

А я с горечью и насмешкой думал: для чего нам, собственно, знать, где их главные силы? Чтобы атаковать или обойти стороной?

Так или иначе, время было дорого. Мы постучались еще разок-другой, довольно громко, пока из-за двери не послышался робкий старческий голос:

«Кто там?»

Спрашивали по-турецки.

«Отопри!» — так же по-турецки отозвался бай Никола.

«Сперва скажите, по какому делу, эффенди. Его благородие консул изволит почивать».

«Изволит — не изволит, пускай подымается! И нету здесь больше никаких эффенди, слышишь? Город освобожден! Русские в Пловдиве, так своему консулу и передай!»

Бай Никола повторил последние слова по-русски, затем по-болгарски. Было нечто многозначительное, символическое не только в словах, но и в тоне, каким он произнес их.

Окованные ворота не отворились. Только послышался за ними чей-то шепот, блеснули в щели чьи-то глаза. Нас рассматривали, удостоверялись, правду ли мы сказали. Затем другой голос, тоже старческий, но холоднее и учтивее, произнес по-французски:

«Здесь находится консульство его величества короля Греции, господа. Следует уважать международное…»

«Мы хотим лишь узнать, где размещены турецкие силы?» — прервал его Александр Петрович.

«В мои обязанности не входит быть о сем осведомленным, — отвечал тот. — Тем не менее я позволю себе… А ваши силы многочисленны ли?» — перебил он сам себя, и в голосе его звучала не радость, не любопытство, а скорее страх.

«Конечно, многочисленны, — с улыбкой ответил Саша. — Нас целый эскадрон!»

Кто-то перевел его слова.

«Сколько, сказали вы?»

«Целый эскадрон, господин консул!» — давясь от смеха, повторил бай Никола, а за ним следом засмеялись драгуны. Признаюсь, я тоже засмеялся, хотя мне было совсем не до веселья.

Старик за воротами, дождавшись, когда мы утихнем, сказал:

«Именем Спасителя нашего Иисуса Христа послушайтесь моего совета, господа. Как можно скорее возвращайтесь туда, откуда пришли! Сюда прибыл собственной персоной главнокомандующий турецкой армией Сулейман-паша, понимаете ли? Он в ресторане, возле вокзала, созвал туда весь свой штаб. Поворачивайте назад, пока не поздно !»

Вот какой совет подал нам невидимка консул, и, если смотреть на вещи трезво, он был совершенно прав. Однако капитан Бураго услыхал из всей этой речи лишь то, что ему было нужно.

«В ресторане возле вокзала? — точно эхо повторил он. — Ну, ребята, видите, где прячется наш голубчик? Как же нам теперь узнать дорогу к вокзалу?»

Я оглянулся на Николу. Он беспомощно повел плечами — железную дорогу построили уже после его бегства из города. Священник и попадья в счет не шли — не уверен, слышали ли они вообще, о чем идет речь. Я поискал глазами их сына. Но еще прежде, чем я увидел его, прозвучал другой голос, неожиданный и оттого еще более удивительный — голос Веты.

«Если проехать Нижним кварталом, — проговорила она, — то мы выедем прямо к железной дороге, господин капитан. А она приведет нас к вокзалу».

«Правильно!» — тотчас согласился Бураго.

Даже ночь не сумела укрыть от наших взглядов, как обрадовался он ее сообразительности.

«По коням, братцы! — скомандовал он. — Указывайте дорогу, Елизавета Дмитриевна. На станцию! Куда Сулейман, туда и мы!»

Позвольте мне признаться: не дерзость поразила меня в его словах, я уже более или менее привык к ней. Поразила меня и — что таить? — кольнула завистью та близость, что успела возникнуть между двумя этими юными существами — благодаря этой ночи, безостановочной скачке, опасности, сердечному трепету… Но зачем мудрствовать? У моего бай Николы была одна пословица, удачнее для этого случая на подберешь: иному счастье — мать, иному — мачеха.

Ну-с, а покуда эскадрон скачет к вокзалу, не послушать ли нам Фрэда Барнаби? Пусть поведает нам, что в это время происходило у турок.

— Что там происходило?.. Гм! — Фрэд по своему обыкновению улыбался, но почему-то прятал глаза. — Мы сидели за столом и ужинали. Впрочем, «ужинали» слово не вполне подходящее. Вернее было бы сказать — набивали утробу. Сначала никто не произносил ни слова — так едят лишь истинно голодные люди. Но продолжалось это только до тех пор, пока не раздались первые выстрелы. Синьор Винченцо суетился возле стола, расточал улыбки, усиленно потчевал гостей. Стамо, болгарин-повар, о котором я уже упоминал, вносил одно кушанье за другим и, недовольно сопя, ставил на стол.

Мрачный, неприятный субъект. Глаза его исподтишка и, пожалуй, не слишком почтительно изучали нас — он явно забывал, кто он и кто мы. Нет, нет, Мишель, не смейтесь! Мне заранее известны ваши возражения: свобода, мол, равенство, братство! Боже правый, да когда же эти слова не были всего лишь словами? История с поваром — лишнее подтверждение тому, что между цивилизацией и дикостью — глубочайшая пропасть…

— Простите, что перебиваю вас, Фрэдди! Если говорить о вас и вашем приятеле Стамо — то здесь и впрямь возразить нечего. Но Сулейман — это ведь тоже цивилизация? — Миллет откровенно поддразнивал англичанина.