Стефан Дичев - Современная болгарская повесть

Я размышлял над новой философией Фрэнка, над новой, только сейчас обнаружившейся гранью его таланта. Именно об этом намеревался я написать в статье для утреннего номера газеты. У меня в голове уже сложилось начало: «Гость нашего Осеннего Салона американский художник Фрэнсис Миллет, известный публике своими корреспонденциями с театра русско-турецкой войны, явил нам еще одну сторону Искусства…» Говоря по правде, дальше у меня дело не шло. Еще одну сторону? Да, возможно. Но какую? Не ломлюсь ли я в ту дверь, в которую уже давно вошли Гойя и Домье?

— Садитесь, господа! Располагайтесь! — сказал Фрэнк после того, как наша компания обошла; всю мастерскую, шумно выражая свое удивление. — Кому какие напитки угодно?

— Смотря по тому, что вы можете предложить! — отозвался Фрэд Барнаби. Его звучный голос заполнил все пространство под высоким стеклянным потолком.

— Вермут и херес для дам…

— Вздор! — прервала его Элизабет Меррил. Она приехала накануне из Бостона, их помолвка с Фрэнком только что была объявлена, и это, видимо, позволяло им обращаться друг к другу подчеркнуто фамильярно. — Я предпочитаю водку! — продолжала она. — Ведь вы тоже будете пить водку, миссис Барнаби? Фрэнк уверяет, что получил ее в подарок от великого князя!

— И продолжаю уверять, миссис Барнаби! В русской армии существует обычай: тебе вешают на грудь орден, а в придачу дают ящик водки. Весьма разумно, вы не находите?

Кто-то засмеялся, а миссис Барнаби, супруга прославленного путешественника, Элизабет Английская, как мы в тот вечер решили ее называть, чтобы отличать от заокеанской тезки, лишь слегка повела своими худыми плечами и чуть скривила губы. Юная, хрупкая, она казалась сделанной из тончайшего фарфора. Глядя на ее огромного и не слишком поворотливого супруга, я дивился тому, что она еще цела. Совершенно убежден, что миссис Барнаби не разделяла вкусов мисс Меррил, но она сочла необходимым присоединиться к ее требованию. Моя Марго сказала! «О да, в последнее время водка вошла в моду!» Таким образом, программа вечера более или менее определилась.

Общество расселось — доктор Паскье между обеими Элизабет, Мишель и Карло по обе стороны от Марго, Фрэд Барнаби прилег на иноземный мохнатый ковер, вытянув чуть не до середины мастерской свои неестественно длинные ноги, композитор Пшевальский (или Пжевальский, я так и не уразумел, как правильнее) неподвижно застыл на подиуме для натурщиков. Я же забился в нишу за мольбертом — не стану скрывать, к превеликому моему удовольствию, ибо оказался в тени и уединении. Всех видел, все слышал, не будучи принужденным участвовать в разговоре. Рядом высилась огромная кипа рисунков, которые я и принялся с интересом рассматривать, пока Фрэнк наполнял бокалы гостей августейшим напитком. И снова на каждом листе представала передо мной война. Одна лишь война.

На этом и следует построить статью, размышлял я. Вначале несколько слов о художнике, его жизни, полученном образовании, о его странствиях. И о том, что во время последней кампании Фрэнк не просто присылал зарисовки той или иной газете, что его талант служит гуманности, Человеку. А может быть, лучше сказать: Человеку, который улыбается вопреки страданиям и смерти… Я поймал себя на том, что, взяв с мольберта карандаш и лист бумаги, набрасываю строку за строкой лавину скорописи и сокращений, то бишь свою статью, которую затем останется лишь подправить. Однако избранное направление может увести меня в сторону от цели. Перед искусством стоят ныне иные проблемы — я сегодня своими глазами видел это в Салоне. И хулы и похвалы — все бурление страстей молодого поколения художников относилось прежде всего к обновлению формы. Я мысленно опять увидел яркий колорит, воздух, струящийся с полотен, импрессию, эскизность, смелость, свободу композиции. Припомнил споры, имена, пристрастия. Нет никакого сомнения. Все яснее становилось мне, что Фрэнк Миллет находится вне этой волны.

— Приятно удивлен! Весьма, весьма удивлен! — приговаривал доктор Паскье. Речь, как выяснилось, шла о рисунках — тех, что висели на стенах мастерской. — Совершенно новый стиль! Эмоциональный! Все интригует, приковывает внимание. Но вы позволите мне сделать оговорку? Отметить один пробел?

Фрэнк, махнул рукой, как бы говоря — стоит ли дискутировать? Но невеста его ринулась в бой.

— Нет, нет, продолжайте, доктор! Говорите без обиняков! — воскликнула она. Мне начинала нравиться ее непосредственность. — Вы считаете, чего-то недостает?

— Либо, наоборот, кажется излишним! — смеясь, ввернул Карло.

— Излишним?! Вы, очевидно, имеете в виду… Говорила я вам, Фрэнк! Эта кровь повсюду…

— Помилуйте, где же вы видите кровь? — прервал ее Барнаби. — Все рисунки углем или в карандаше…

— Хотелось бы чуть больше интимности… — вновь вступил в разговор доктор Паскье. — Какие-нибудь, скажем, сцены в гареме могли бы освежить… Вспомните Энгра, друг мой. Его «Турецкие бани» не просто шедевр…

— Позвольте, доктор! Да ведь здесь представлен целый мир, во всей своей завершенности! — возразил Мишель. Найденное им определение пришлось мне по душе. Я приписал на листке сбоку: «Мир войны». А Мишель тем временем горячо убеждал художника: — Ответьте ему, маэстро! Вы непременно должны ему ответить!

— Бокалы полны. Выпьем, господа! — улыбаясь, сказал Фрэнк. — Впрочем, известно ли вам, как пьют водку русские?

Поскольку большинству процедура была неизвестна, он незамедлительно нам ее продемонстрировал. Напиток выливается прямо в глотку и заедается кусочком сала или ветчины. Мы старательнейшим образом выполнили урок. Несмотря на это, маленькая англичанка закашлялась, и доктору Паскье пришлось долго похлопывать ее по спине, чтобы унять кашель.

У Элизабет Меррил на глазах выступили слезы, но она держалась стойко.

— Я ничего не почувствовала! — уверяла она. — А вы, мистер Барнаби?

— Мне этот дьявольский напиток знаком, — отвечал путешественник. И, помолчав, обратился к художнику: — А маст и ку вы пили, Фрэнк? Помнится, там еще были какие-то ракии… сли-во-вица… гроз-до-ви-ца… А?

Миллет с живостью обернулся:

— Фрэдди, вы славитесь своей феноменальной памятью! Как? Неужели вы все забыли ?

— Я? Я спрашиваю, помните ли вы!

— Тогда погодите! Одну минутку!

Фрэнк вскочил на ноги. Резкое движение, каким он поднялся с низенькой козетки, подчеркнуло силу и гибкость его фигуры. Подойдя к полкам в глубине мастерской, он порылся там, вынул стопку рисунков и поднес их поближе к лампе. Все озадаченно следили за ним.

— Да, этого, следовало ожидать, — произнес Барнаби, привстав. — Я напоминаю ему о тамошних экзотических напитках, а он опять со своими рисунками. Я думаю, вы правы, доктор. Мисс Меррил, сочувствую вам!