Клаудио Магрис - Три монолога

Вы, господин Президент, получили достаточное представление о его упрямстве и педантизме, которые могут довести до белого каления. Вы видели его заявление, в каком он излагает просьбу забрать меня отсюда, все необходимые штемпеля и печати на месте, а после вашего первого отказа читали его протест, к которому прилагались новые бумаги и где подробно оспаривалась приведенная вами аргументация, и все это при продуманном дозировании мудреностей бюрократического крючкотворства, маниакального юридического формализма, внезапного полета фантазии и страстных посылов, и все для того, чтобы потрясти членов Административного совета Дома, поскольку лично вы, господин Президент, оставались глухи к красивым фразам, мольбам и просьбам, способным заставить разрыдаться даже мертвого.

Вы, господин Президент, знаете лучше многих человеческое сердце. С незапамятных времен, целую вечность вы видите, как оно то триумфально вздымается, восторженно подрагивая и с энтузиазмом распахиваясь, когда ему это ничего не стоит, то закрывается и черствеет, когда речь заходит о том, чтобы платить по счетам, всегда слепо доверчивое, готовое страдать из-за собственной гиперчувствительности и скорбно смягчаться при виде страданий других, кого они невольно ранили. И такое тоже случается, такова жизнь. Конечно, грустно видеть, как вянут цветы, которые попирает жестокая судьба, но… Если суммировать все это, то он тоже был не слишком щепетилен по отношению к некоторым околдованным им барышням. И если он походя срывал иногда цветы удовольствия, то делал это в полной уверенности, что, в сущности, барышни должны были бы гордиться тем, что им довелось украсить гирлянду поэта.

Что? Простите, я вас плохо слышу, господин Президент. И совсем не вижу вас в этих потемках… понимаю-понимаю, это не из-за скаредности заведения, просто почти все спят, я вовсе не возмущаюсь, этого только не хватало, это было бы неблагодарно с моей стороны, после того как вы дали ваше совершенно невероятное разрешение, истинная милость, и если я им не воспользовалась, так это только моя вина.

Наоборот, этот приглушенный, едва видимый свет мне нравится, мне кажется, что я на дне моря, где все неподвижно застыло, даже время. Мы любили нырять с ним вместе в темно-синюю воду, глубокую у самого берега нашего острова, может быть, только там, в глубине, в эти застывшие мгновения, долгие, как века, мы и были по-настоящему счастливы. И теперь здесь, в этих стенах, в этом почти абсолютном мраке…

То есть я хочу сказать, что я вас не вижу, господин Президент, и, не зная, где вы, видимо, смотрю в неверном направлении, потому что некоторые ваши слова ускользают от меня…

Ах, я спрашиваю себя, если со мной он вел себя так же, если бы я тоже была одним из его бедных цветов, нежных и увядших, позволила бы я себя выбросить?..

Ни за что, не сомневайтесь. Я — нет. Иначе бы он не взялся за это непосильное дело — прорваться сюда, добиться-таки Вашего разрешения, даже подумать страшно, что он совершил, я действительно никогда не слышала, чтобы такое кому-то удалось, а он сделал это ради меня, ради меня, которая была для него не сорванным цветком, а, как он говорил, пламенем, которое согревает душу, нет, обжигает ее, словно выдержанное терпкое вино, которым пытаешься утолить жажду, но после каждого глотка она становится лишь сильнее, словно иссушающим летом…

Я научила его всему, научила долго оставаться во мне, до и после, или ожидать, когда я разрешу ему войти в меня… и всему прочему. Когда мы занимались любовью, он был подобен морю, огромной волне, поднятой прибоем и обрушенной на берег, без меня он так и остался бы не мужчиной, а мальчишкой, одним из тех, для кого совершить любовный акт — все равно что высморкаться. Да, это я научила его всему. А не только любви.

Ей тоже, разумеется, но и всему остальному. Мужеству, верности, способности без боязни смотреть в темноту, быть мужчиной, а не самодовольным графоманом, который бахвалится тем, что отлично владеет пером, но которого ни в грош не ставят.

Он входил в меня, как меч, сладкий и могучий, господин, и раб, и партнер, — и все остальное — крыло сокола, рассекающее небо, запахи, мой, его, сырой земли, листьев в вихре ветра. С этим мечом в себе я больше ничего не боялась, и он тоже… в объятьях моих рук и бедер он забывал о своих страхах, а их у него было полно, он просто сбрасывал их с себя, как делал это с одеждой, когда мы, обезумев, падали в постель.

Если б вы знали, как меня раздражают те, кто всего боится, кто впадает в панику из-за нескольких складок под грудью, или на животе, или из-за таракана на столе, а то и из-за сквозняка, людям всегда есть, из-за чего дергаться, а все потому, что они неправильно занимаются любовью, иначе все их мании моментально прошли бы, я же не впала в истерику из-за этой напавшей на меня проклятой заразы, хотя только одному Богу известно, как меня это огорчило, но разве можно впадать в истерику при виде каждого безобидного ужа у себя под ногами, пусть даже за тобой приходят эти мусора в черных мундирах и бросают тебя в свои черные машины, да так, чтобы тебе было больно, как поступают все тюремщики и хозяева этого мира.

И если меня сейчас трясет, как от озноба, это естественно, это понятно, достаточно было подумать обо всем этом…

Простите, Президент, я не собиралась так откровенничать и еще меньше я хотела бы показаться дурно воспитанной. Меня неоднократно предупреждали, чтобы я никогда не заводила разговора о таких вещах. Тем более, с вами, потому что это было бы наглостью, неприличным поступком.

Я тоже думала, что вы очень суровый человек, пуританин, из тех, кто обязательно покарал бы Адама и Еву за то, что они занимались любовью в том саду, в котором только от вида всех прекрасных цветов с открытыми венчиками их должно было охватить желание, какого не испытали даже мы тем летом на берегу моря…

Короче говоря, вас можно принять за человека, который не допускает даже мысли о каких-то отношениях между мужчиной и женщиной. Ложь, я уверенно утверждаю это, пусть вам и наплевать на все наветы и гадости, которые распространяют о вас. С тех пор как я здесь, в этом огромном Доме… я до сих пор с ним как следует и не познакомилась, я даже не видела и малой его части… мне кажется, что вы не такой, вам, уверена, понравилось бы, если бы двое…

И уж точно вы не стали бы вмешиваться. Тогда как по другим поводам, наоборот, если кто-то ссорится, симулирует, причиняет другому боль, тут, разумеется, сразу же тому, кто не утихомирится, розги. Вы вовсе не боитесь, что здесь кому-то придет в голову полезть под юбку или в штаны, при этом жутком мраке, жутком холоде и полном отсутствии свежего воздуха мы все нездоровы, впрочем, будь мы другими, нас бы здесь не было, так что у нас не возникает большого желания потрах… получить плотское удовольствие. Поэтому руководство Дома не слишком-то присматривает за нами и позволяет случаться некоторым невинным забавам.