Анна Йокаи - Что с вами, дорогая Киш?

Говорят, когда несли накрытого бумагой Петера, Маргит кричала: «Это я… я во всем виновата…» — и била себя в грудь, стонала. Сперва казалось, она дурачится. Никто не мог понять, в чем дело. Но потом на губах у нее выступила пена, и она упала. Тогда ее перенесли сюда, на диван в уборной. Тащили, схватив за руки и за ноги. Прическа растрепалась. В волочившиеся по полу волосы забилась грязь, окурки. Когда Морелли прибежал от «скорой помощи», ей уже сделали укол. Пришлось еще повозиться с дядюшкой Тони, который с той самой минуты, не останавливаясь, гонял на своем мяче. В руках он держал железный прут, яростно вертел им из стороны в сторону и рокотал, тарахтел, словно взлетающий вертолет. Ни единого раза не упал, но больше не слышит ни звука. Он с быстротой молнии носился по гулким залам. В коридорной толчее все уступали ему дорогу. Потом Катоке надоело, и она набросила ему на голову одеяло. Он растянулся под ним на полу.

Морелли узнал все от врача. Так даже лучше, сухо, по-деловому.

Он поднял руку Маргит. Посмотрел, как она безжизненно упала вниз. Открыл кран, послушал шум воды. Закрыл.

Оглянулся на Маргит. Ему не хотелось, чтобы она снова встала и заговорила. Пусть лучше навсегда остается такой, неподвижной и бессловесной. Все достойнее и легче, чем притворяться. Даже согрешить по-настоящему не умеют, непременно приплетут великодушие.

Ему не хочется отсюда выходить. Остальные — после вынужденно долгого антракта — готовятся ко второму отделению. Нельзя поднимать панику. Небольшая травма, многоуважаемая публика…

Львы вроде отменяются, ибо капитан в считанные минуты нализался до чертиков. Карчи вырвал у него из рук пистолет — и где он его только раздобыл? — которым он хотел прикончить зверей. «Вонючие твари, — орал он, — лучше вы подохнете, чем я…» Его заперли в бутафорской, там храпит.

Даже сюда доносится возбужденное кудахтанье Карчи. Спорит с директором, кто виноват. Каждый хочет быть чистеньким.

— Но ведь канаты в полном порядке, и самый тонкий тоже…

— В нашем деле надо учитывать все… даже минутную слабость.

— Как могло случиться, что он упал за сетку? Может, она мала?

— Почему вы раньше об этом не подумали?

— Он сам во всем виноват… Растерялся, не доделал до конца…

— Нам нужны артисты, а не сумасшедшие, — это был голос Стеллы.

«Никогда не выходить. Ни к ним, ни на манеж. Но ведь придется… Петер! Если б я тебя хоть ненавидел! Ты все у меня отнял, все, а взамен не дал ничего… Как выносить эту пустоту? Кем же ты все-таки был? Кем? — шептал Морелли, и его шепот мячиком метался между четырьмя стенами. — Завтра все покажется иным… Что-нибудь придумаю. Человек меняется, живи он в полном кошмаре или полном спокойствии…»

Он представил истерзанного сомнениями Петера рядом с огоньком зажигалки, его глаза, устремленные в никуда. И вспомнил, каким торжествующим и надменным было его лицо в мертвящем свете неожиданно вспыхнувших неоновых ламп.

А теперь эта безжалостная, слепяще-белая полоса света, которая гонялась за вращающимся телом Петера, не отрываясь от него ни в вышине, ни в бездне!

«Вечный свет…» Все так нелепо и запутанно. Морелли беспомощно прижал ко рту руку. Чтоб с языка не лезла всякая чушь.

Он еще минут десять просидел так, в полубессознательном состоянии, когда в дверь постучали. Ввалился Карчи и начал трясти его за плечо. На лицо Морелли упало несколько капель пота.

— Твой выход… ты слышишь… тебе выходить…

Морелли поднял на него невидящие глаза.

Карчи повторил горячо, просительно:

— Иди, только ты можешь спасти положение. Пускай своих птиц. — Иллюзионист смотрел на него, словно не понимая, что тот говорит. Карчи затараторил еще быстрее: — Номер с птицами, Морелли! Это единственный выход из положения. Вся надежда на тебя. Люди не могут так уйти… Выноси своих птиц и жги… сколько влезет… Нельзя так отпускать людей. Ты понимаешь?

Морелли встал. Пригладил волосы.

— Конечно, конечно, — сказал он, — так отпускать нельзя. Понимаю. — Он провел рукой по лбу Маргит. И пошел готовиться к номеру. От дверей он окликнул режиссера: — Значит, так… как договорились. Начинайте с фиолетового, потом постепенно переходите на небесно-голубой. И учтите, резкий свет для этого номера не годится. В момент превращения дайте приглушенно-красный, а когда увидите, что птица взлетает, пошлите ей вдогонку самый что ни на есть ослепительно зеленый.

Перевод С. Солодовник.

У него в кармане туристический паспорт, он едет из Будапешта в Италию, через Вену. Разумеется, слово «Италия» можно произнести иначе, в венгерской огласовке. Но в венгерской огласовке пусть произносят другие. Для него этот край — Италия.

Сколько всего уместилось в этом напевном слове, от «и» до «а»! Целый мир.

В Вену поезд прибывает после полудня. С Западного вокзала на Южный, с вещами. Потом в Италию, экспрессом.

Он откинулся на спинку кожаного сиденья. Хоть бы поезд не опоздал. В Вене будет дикая гонка. Говорят ли там по-английски? А то придется объясняться на языке мимики и жеста.

«Надо было выучить немецкий. То есть не немецкий, а итальянский, — его пробрала дрожь, — я ведь еду туда… в Италию».

Он закрыл глаза.

С вокзала на вокзал как-нибудь доберемся.

— Гляньте-ка, — подтолкнул его сосед, лысый мужичонка лет пятидесяти. — Гляньте-ка в окно… любопытная штука. Здесь даже хлеб убирают не так, как у нас… вот он, порядок-то!

Петер вежливо кивнул. Мужичонка только-только расслабился. До Хедешхалома он поминутно вытирал сверкавшую от пота лысину, а после ухода таможенников рубашка у него была — хоть отжимай.

— Не все то золото, что блестит, — изрекла дама в очках, многозначительно подняв палец. — Это нам хорошо известно!

— Как же, как же. — Мужичонка стушевался и плюхнулся обратно на сиденье. — Кто же спорит… ох-хо-хо…

Дверь купе отворилась. В проеме возник юный красавец с белозубой улыбкой. Он раздавал рекламные проспекты.

— Прошу вас… прошу вас… Приглашаем посетить нашу фирму… автобус номер семь, всего пять минут… самые доступные цены.

Петер отрицательно покачал головой, но за спиной первого юноши уже вырос второй и протянул новую пачку.

— Настоятельно рекомендуем… не пожалеете, — голос звучал бесстрастно и монотонно.

— Почему бы и нет, — донеслось из соседнего купе. — Давайте еще парочку, на память!

Петер взял один из проспектов и принялся изучать венгерско-немецкую рекламу. Глянцевая бумага, цветные фотографии.

Потом появилась девушка с рекламой ювелирных изделий. На ней была шелковая блуза и сандалии из змеиной кожи. Длинные волосы зацепились за ручку двери.

— Осторожно, малютка, — рассмеялся лысый. — Так недолго и без волос остаться. Хотя у вас как выпадут, так и вырастут…