Нагиб Махфуз - Избранное

— Вот твой отец, — небрежно бросил легавый. А Илеш с бесстрастным лицом добавил:

— Поздоровайся с папой. Бедная мышка. Чего боится? Если бы она только знала, как мне дорога. Он протянул навстречу ей руку и судорожно глотнул: в горле стоял ком. Ободряюще улыбнулся, но девочка сказала: «Нет!» — и попятилась назад. Илеш преградил ей путь. Она закричала: «Мама!» — но Илеш снова легонько подтолкнул ее вперед:

— Поздоровайся с отцом!

Глаза присутствующих загорелись злорадным блеском. И Саид понял: тюремные муки не так уж тяжелы.

— Подойди ко мне, Сана! — В голосе его звучала мольба. И, чувствуя, что не вынесет отказа, он привстал ей навстречу.

— Нет!

— Я твой отец!

Она удивленно взглянула на Илеша. Саид упрямо повторил:

— Я твой отец, я! Иди сюда!

Она продолжала упираться. Тогда он — уже с силой — потянул ее к себе. Она закричала. Он прижал ее к груди, она заплакала и оттолкнула его. С отчаянием, понимая, что проиграл, он пытался ее поцеловать, но она отворачивала лицо, и он сумел поцеловать только руку, которой она отбивалась с безжалостной яростью.

— Да не бойся же, я твой отец, понимаешь?

У нее так же пахли волосы, как у ее матери, и этот знакомый запах заставил его вздрогнуть. А девочка отбивалась и горько плакала, пока легавый наконец не вмешался:

— Ты все–таки потише, она ведь тебя не знает!

С чувством горечи он отпустил ее, сел и злобно процедил:

— Я ее заберу! Последовало минутное молчание.

— Ты сначала успокойся… — начал было Баяза. Но Саид стоял на своем:

— Она должна быть со мной.

— Это уж решит судья! — отрезал легавый и вопрошающе повернулся к Илешу: — Ведь так?

— Мое дело — сторона, но ее мать без суда на это не пойдет.

— Я так и говорил с самого начала, — сказал легавый. — Короче — суд, и никаких разговоров.

Саид чувствовал, что еще немного, и он взорвется от ярости. Но надо сдерживаться. В конце концов, он пришел сюда не за этим.

— Будь по–вашему. Суд так суд!

— Как видишь, — сказал Баяза, — девочка живет хорошо, ни в чем не нуждается.

А легавый не преминул ввернуть:

— Ты бы сперва подыскал себе честный заработок… Но Саид уже овладел собой.

— Что ж, все это верно… Жалеть мне не о чем. Подумаю еще раз, должно быть, и вправду лучше забыть о прошлом, поискать работу, чтобы со временем было куда взять дочь…

И снова воцарилось молчание, на этот раз изумленное, и недоверчиво забегали глаза. Легавый зажал четки в кулак.

— Значит, с этим покончили?

— Какие еще книги?

— Мои.

— Да их, поди, все растрепала Сана, — воскликнул Илеш. — А если остались какие, сейчас принесу.

Он вышел и вскоре вернулся с небольшой стопкой книг, положил их на пол посредине комнаты. Сайд принялся перебирать их.

— И в самом деле почти все пропали! Экая досада!

— С каких это пор ты стал таким ученым? — насмешливо спросил легавый и поднялся, давая понять, что разговор окончен. — Может, ты и книжки воровал?

Все заулыбались. Сайд молча собирал книги. Он не улыбался.

Дверь не заперта. Она всегда бывала открытой, даже и в те далекие времена. Он шел сюда по горной дороге. Приют милосердия… Квартал Дарраса, укрытый отрогами горы Мукаттам… Сколько с ним связано воспоминаний…

Кругом дети, песок, расплавленный жар, и он, Саид, задыхающийся от волнения и усталости. Взгляд невольно останавливается на маленьких девочках. Прячась от палящего солнца, полеживают в холодке бездельники. Сколько их?.. На пороге он на минутку остановился и огляделся вокруг, припоминая, когда был здесь в последний раз. До чего же прост этот дом. Должно быть, так жили еще при Адаме. Просторный некрытый двор, в левом углу высокая пальма с погнутой макушкой. Направо — открыта дверь в единственную комнату. В этом странном доме не было запертых дверей. Сердце учащенно забилось, и мысли унесли его к далеким, милым дням… Детство, отцовская ласка, грезы о чем — то неземном, неясном… Фигуры дервишей, раскачивающихся в такт песнопениям… И имя Всевышнего, трепетом отзывавшееся в душе. «Смотри, слушай, учись, открой свое сердце», — говорил, бывало, отец. И радость, рожденная пением и еще предвкушением зеленого чая. Как–то ты поживаешь, владыка, шейх Али Гунеди? Из комнаты донесся голос — хозяин заканчивал молитву. Саид улыбнулся и, подхватив свои книги, решительно переступил порог.

Вот и сам шейх. Скрестив ноги, он сидит на молитвенном коврике и с отрешенным видом что–то бормочет. Все та же комната. В ней почти ничего не изменилось. Циновки, правда, новые — не иначе как постарались ученики, — а у западной стены прежнее скромное ложе, возле которого на полу пляшет пробравшийся через окошко луч заходящего солнца. Остальные стены почти скрылись за полками с книгами. Запах ладана, такой застарелый, что кажется, будто смола не обновлялась десятки лет. Саид опустил книги на пол и подошел к шейху.

— Мир тебе, владыка! Шейх неторопливо закончил свое бормотание и поднял голову. Узкое, живое, одухотворенное лицо, словно ореолом обрамленное седой бородой. Белоснежная шапочка–такия плотно обтягивает серебро когда–то густых волос. Пристальный взгляд человека, который прожил восемь десятков лет на этом свете и для которого иной мир не является тайной. Взгляд, не потерявший своей остроты и таинственной притягательной силы. И, припав к его руке, Сайд снова вспомнил далекое прошлое: отца, надежды, мечты о неземном — и украдкой смахнул непрошеную слезу.

— И да пребудет с тобою мир и милость Аллаха! Все тот же голос! А какой голос был у отца? Он стал припоминать, но только зрение осталось верным памяти: он видел лицо отца, его шевелящиеся губы, а голос был забыт безвозвратно. А где же твои ученики, о шейх Али Гунеди? Где те, что приходили сюда славить Аллаха? Скрестив ноги, Сайд сел на циновку.

— Сажусь без спроса. Помнится, ты не любил, когда у тебя спрашивали позволения.

Ему показалось, что шейх улыбнулся, хотя бледные губы были по–прежнему неподвижны. Любопытно, вспомнил ли он его?

— Прости, но, кроме твоего дома, у меня нет иного приюта.

Шейх уронил голову на грудь и прошептал:

— Ты говоришь о стенах, но не о сердце. Саид вздохнул: непонятно!

— А я только сегодня вышел из тюрьмы. — Он сказал это подчеркнуто небрежным тоном.

Шейх вопросительно поднял прикрытые веками глаза.

— Из тюрьмы?

— Ну да. Ты не видел меня больше десяти лет. За это время произошли удивительные события. Может быть, ты слышал о них от своих учеников, которые меня знают…

— Я слышу многое и поэтому не слышу почти ничего.

— В общем, я не хочу ничего от тебя скрывать. Поэтому и говорю прямо, что только сегодня вышел из тюрьмы.

Шейх медленно покачал головой и с сожалением произнес: