Нагиб Махфуз - Избранное

Саид помрачнел.

— А я‑то думал, все уже улеглось.

— Какое там! С каждым днем только хуже становится. Газеты подняли такую бучу. Тебе надо скрыться. Но только не вздумай сейчас бежать из Каира. Сайд разозлился:

— Можно подумать, газетам больше не о чем писать, как о Сайде Махране!

— Они столько трезвонили о твоих прежних похождениях, что власти заинтересовались тобой всерьез… — И уже в догонку сказал: — Если хочешь, можем встречаться, только где–нибудь подальше от кофейни.

И снова он вернулся в свою нору к Hyp, к своему одиночеству. И бесконечному ожиданию во мраке. Это Рауф, его рук дело. Все газеты уже забыли о тебе, и только «Захра» копается в твоем прошлом и подстрекает полицию. Сделали из тебя чуть Ли не героя. Думают, так скорее схватят. Да, Рауф Альван не успокоится, пока не увидит тебя на виселице. В его руках все — и закон, и полиция.

А ты? Весь смысл твоей жалкой жизни теперь в том, чтобы разделаться со своими врагами. Но Илеш Сидра сбежал неизвестно куда, а Рауф Альван укрылся в своем дворце за семью замками. Так какой смысл жить, если ты все еще не отомщен? Нет, ничто не помешает тебе покарать собак. Ничто!

И он сказал вслух:

— Нет, ты все–таки скажи мне, Рауф Альван, отчего время ухитряется так подло менять людей?

Студент–бунтарь. Нет, бунт в образе студента. Я сижу во дворе у ног отца, и до меня долетает твой уверенный голос и рождает незнакомое волнение в душе. Ты говоришь об эмирах и пашах, и, точно по волшебству, господа становятся ворами. А вот ты идешь в компании друзей по улице — все в широких галабеях, грызете тростник. И голос твой разносится по полю, и пальма склоняется тебе навстречу. И это замечательно, и даже у шейха Али Гунеди я не встречал ничего подобного. Вот каким ты был, Рауф. И только благодаря тебе отец отдал меня в школу. А когда я выдержал экзамены, не ты ли хохотал от радости и говорил отцу: «Ну что, видишь? А ты еще не хотел его учить! Да ты только посмотри, какие у него глаза! Такой далеко пойдет… « И это ты научил меня любить книги и говорил со мной как с равным. И я был среди тех, кто слушал тебя под пальмой, той самой, что стала свидетельницей моей любви. «Народ… Грабеж… Священный огонь… Богатство… Голод…. Попранная справедливость…» Когда тебя арестовали, ты поднялся в глазах моих до небес. А когда я впервые украл и ты за меня заступился, ты стал для меня божеством. В тот день ты вернул мне уважение к самому себе. Я помню, как ты сказал с грустью: «Одиночные кражи не имеют смысла, здесь нужен размах и организация». И с тех пор я не расставался с книгой и воровал. А ты выбирал для меня тех, кого стоило грабить. И грабежи принесли мне славу, и я почувствовал себя человеком. Я щедрой рукой раздавал деньги многим и, к сожалению. Илету Сидре тоже. Так неужели человек, живущий теперь в роскошной вилле, и Рауф Альван — одно лицо? Коварная змея, укрывшаяся за газетной шумихой. Значит, ты тоже хочешь моей смерти. Убить меня, как ты уже убил свою совесть. И как убил свое прошлое. Но, прежде чем умереть, я убью тебя сам. Ты — главный предатель. Как глупо погибнуть из–за того, что убил человека, которого даже в глаза не видел! Нет, чтобы жизнь имела смысл и смерть не была напрасной, я должен убить тебя. И пусть это будет последней вспышкой гнева против несправедливости жизни. Те, что лежат там, на кладбище, за окном, мне сочувствуют. А уж почему — предоставим шейху Али Гунеди ломать над этим голову…

…На рассвете дверь хлопнула — вернулась Hyp. Принесла жареного мяса, вина и кипу газет. Она казалась веселой и как будто совсем забыла свои вчерашние огорчения. С ее приходом мрак рассеялся, и захотелось жить и радоваться жизни: есть, пить, узнавать, что в мире нового. Он расцеловал ее, в первый раз без притворства. Если бы она вот так всегда была с ним рядом. Единственный человек, подаривший ему любовь перед смертью. Он откупорил бутылку, налил вина, выпил залпом и почувствовал, как внутри все обожгло.

Она внимательно поглядела в его усталое лицо.

— Почему ты не спал?

Но он, погрузившись в газеты, уже не слышал ее.

— Сидеть и ждать в темноте — такое мучение! — сочувственно сказала она.

Он отшвырнул газеты.

— Что слышно?

— Да то же, что и раньше. Сбросила с себя платье и осталась в одной рубашке. До него долетел запах дешевой пудры и пота.

— Люди говорят о тебе как о герое… Если бы они только знали, как мы мучаемся…

— Это потому, — сказал он просто, — что у нас народ не боится воров и не питает к ним ненависти. Некоторое время они молча жевали мясо.

— Но они, — вдруг заговорил он снова, — инстинктивно ненавидят «собак».

Она улыбнулась и посмотрела на свои ногти.

— А я вот люблю собак…

— Да я не про этих.

— Очень люблю… — упрямо продолжала она, — у меня всегда был полон дом собак. А когда последняя из них сдохла, я так плакала, что решила больше никогда не заводить их.

Он усмехнулся.

— Если мы уже и сейчас друг от друга устали, мы не сможем любить друг друга.

— А ты и так меня не любишь и не понимаешь…

— Не надо, Hyp, — умоляюще сказал он. — Жизнь так ко мне несправедлива. Не хватает еще, чтобы и ты…

Она выпила несколько рюмок, одну за другой, опьянела и вдруг призналась ему, что настоящее имя ее Шалабия, рассказала пару забавных историй из своего прошлого, когда она жила еще в Блина. Вспомнила детство, тихую жизнь, юность, побег из дома… Потом кокетливо сказала:

— А знаешь, мой отец был старостой…

— Не старостой, а слугой у старосты, — поправил он. Она было нахмурилась, но он поспешно добавил:

— Ты ведь сама мне раньше так говорила.

— Разве? — Она засмеялась. На зубах у нее зеленел прилипший листик петрушки.

— Вот так Рауф Альван стал предателем! — строго сказал он.

Она не поняла.

— Какой Рауф Альван?

— Никогда не лги, сказал он злобно. — Когда человек обречен на одиночество и ожидание в темноте, он не в силах выносить еще и ложь…

В полночь он шел по пустыне. На западе, у самого горизонта, в небе висел бледный серп луны. Метрах в ста от пригорка, на котором стояла кофейня, он остановился и три раза свистнул. Он больше не может ждать. Надо нанести удар, или он сойдет с ума. Сейчас Тарзан сообщит ему все новости. А вот и он сам — темная фигура возникла из мрака. Они обнялись.

— Что нового? Толстяк Тарзан с трудом перевел дыхание.

— Наконец–то пожаловал один из них…

— Кто? — нетерпеливо спросил Саид.

— Баяза. Он сейчас в кофейне, заключает сделку…

— Не теряет времени даром… А как он пойдет обратно?

— По горной дороге. Саид крепко пожал ему руку.

— Спасибо, Тарзан. Он повернулся и быстро пошел к востоку, туда, где в слабом лунном свете чернела над рекой роща. Обогнул ее с южной стороны, где роща клином вдавалась в пустыню. Здесь начиналась горная дорога. Он притаился под деревом и стал ждать. Подул сухой приятный ветер, и роща тихо зашелестела. Пустыня тонула в безбрежном мраке. Он сжимал револьвер в кармане и думал о том, что случай неожиданно посылает ему еще одного врага, думал о нелегком деле, которое ждет его впереди, и о смерти, которой все кончится. И он сказал вслух, обращаясь к деревьям, которые, как пьяные, качались под ветром: