Нагиб Махфуз - Избранное

Потом началось суетливое движение. Мужчины, не принадлежавшие к роду Хамдан, поспешно покидали кофейню. Вместо них на пороге выросли футуввы кварталов: Кадру, аль-Лейси, Абу Сари, Баракят и Хаммуда, которые образовали стенку за спиной Заклата. Весть о случившемся мгновенно распространилась по всей улице, подобно грохоту от рухнувшего дома. Окна пооткрывались, сбежались стар и млад — кто сочувствуя, кто злорадствуя. Хамдан первым нарушил молчание. Поднявшись с места, как подобает гостеприимному хозяину, он пригласил:

— Добро пожаловать, муаллим Заклат, футувва нашей улицы. Милости просим.

Но Заклат даже не взглянул на него. Злобно обводя глазами всех сидевших в кофейне, он спросил:

— Кто футувва этого квартала?

Хамдан, хотя вопрос был обращен не к нему, ответил:

— Наш футувва Кадру.

Обернувшись к Кадру, Заклат насмешливо кинул ему:

— Значит, ты защитник рода Хамдан?

Низенький, плотный, задиристого вида Кадру шагнул вперед.

— Я защищаю их ото всех, кроме тебя, муаллим. Заклат нехотя усмехнулся.

— Ты что ж, не нашел себе другого квартала и выбрал этот, населенный одними бабами?

И, обращаясь ко всем сидящим в кофейне, крикнул:

— Эй, вы, бабье, потаскухины дети! Вы не признаете меня, футувву всей улицы?!

Побледневший Хамдан снова ответил за всех:

— Мы всегда уважали тебя, муаллим Заклат.

— Замолчи, нахальный старик! — заорал на него Заклат. — Нечего прибедняться! Вспомни, как ты вел себя со своими господами!

— Мы не сделали ничего дурного, мы пришли к господину управляющему со своими жалобами.

— Вы слышали, что говорит этот сукин сын?! — еще громче завопил Заклат.

— Подлый Хамдан, ты забыл, чем занималась твоя мать? Клянусь, ни один из вас не выйдет отсюда, пока не скажет громким голосом: я баба.

Он поднял дубинку и с силой ударил ею по стойке. Стоявшие там стаканы, чашки, ложки, блюдца, банки с кофе, чаем, корицей и имбирем разлетелись в разные стороны. Слуга Абдун, отпрянув назад, наткнулся на стол, опрокинул его и сам упал на пол. Следующий удар пришелся по лицу Хамдана. Тот потерял равновесие и свалился прямо на наргиле, сломав его. Заклат снова поднял дубинку, крича:

— Вы у меня за все поплатитесь, бесовское отродье! Тут Даабас схватил стул и швырнул его в фонарь под потолком. Фонарь разбился, и помещение погрузилось во тьму, прежде чем Заклат успел запустить дубиной в большое зеркало, висевшее за стойкой. Тамархенна заголосила. Ее крики подхватили другие женщины из рода Хамдан, высунувшиеся из окон и стоявшие у дверей. Похоже было, что весь квартал взвыл, как собака, которую ударили камнем. Заклат совсем обезумел и колошматил всех и все — людей, мебель, стены. Со всех сторон раздавались вопли, кто–то звал на помощь, кто–то стонал и охал. Тени метались в разные стороны, наталкиваясь одна на другую, а Заклат орал:

— Всем разойтись по домам!

Никто не смел ослушаться приказа, и члены рода Хамдан стали расходиться. Тут аль-Лейси зажег фонарь и осветил Заклата и столпившихся вокруг него футувв… В опустевшем квартале были слышны лишь женские голоса. Обращаясь к Заклату, футувва Баракят проговорил заискивающе:

— Побереги силы, муаллим! Они еще пригодятся. Мы сами вразумим этих тараканов!

Абу Сари подхватил:

— Если желаешь, мы превратим род Хамдан в пыль под ногами твоего коня!

Вперед выступил Кадру, футувва квартала Хамдан.

— Если бы ты, муаллим, поручил мне образумить их, я показал бы, на что способен!

Вдруг из–за двери ближайшего дома раздался голос Тамархенны:

— Да покарает Аллах обидчиков! В ответ Заклат крикнул:

— Эй, Тамархенна, вели кому–нибудь из рода Хамдан посчитать всех, с кем ты согрешила!

— Аллах нас рассудит! Хамданы господа на… — Тамархенна не договорила, так как чья–то рука зажала ей рот. А Заклат, желая, чтобы все члены рода Хамдан его услышали, громко сказал футуввам:

— Если кто–нибудь из хамданов высунется из своего дома, ему не поздоровится.

— Кто считает себя мужчиной, пусть выйдет! — угрожающе проговорил Кадру.

— А женщины, муаллим? — спросил Хаммуда. Заклат недовольно ответил:

— Заклат имеет дело только с мужчинами! Наступил день, но ни один мужчина из рода Хамдан не покинул своего дома. Футуввы сидели возле кофеен в своих кварталах, следя за всеми, кто появлялся на улице. Заклат время от времени обходил кварталы, и люди спешили приветствовать его и всячески заискивали перед ним, восхваляя его на все лады. «Клянусь Аллахом, — говорили одни, — ты лев среди мужчин, о футувва нашей улицы!» «Благословен будет тот, кто победил высокомерных хамданов!» — говорили другие. Но Заклат ни на кого не обращал внимания.

29.

О Габалауи! Как терпишь ты такую несправедливость?!

Этот вопрос Габаль задавал себе, лежа в тени скалы, у которой, как рассказывали предания, встречались Кадри и Хинд и был убит Хумам. Он смотрел на заходящее солнце, которое заволакивалось дымкой. Он не был склонен к уединению, так как всегда был занят делами, но сейчас почувствовал необходимость побыть одному: душа его была потрясена тем, что произошло с родом Хамдан. Может быть, здесь, в пустыне, замолкнут наконец голоса, полные упрека, восклицавшие, когда он проходил мимо окон: «Предатель! Подлец!» Внутренний голос вторил им: «Нельзя жить в довольстве за счет других!» Хамданы — его родня. Его отец и мать из рода Хамдан и похоронены на кладбище этого рода. А хамданов так жестоко, так несправедливо обидели, лишили всего, чем они владели! И кто же? Его благодетель! Человек, жена которого вытащила его из грязи и ввела в круг потомков тех, кто жил в Большом доме… Все дела на нашей улице вершатся путем насилия. Никого не удивляет, что хамданы заперты в своих домах, как в тюрьме. Никогда наша улица не знала ни справедливости, ни мира. С тех самых пор, как были изгнаны из Большого дома Адхам и Умейма. Разве тебе не ведомо, Габалауи? А ведь несправедливость будет чувствовать себя тем вольготнее, чем дольше ты будешь хранить молчание. До каких же пор ты будешь молчать, Габалауи?! Мужчины — узники в своих домах, а женщин осыпают насмешками и оскорблениями. Я же молча терплю позор. Но что еще более удивительно — жители улицы смеются! Над чем они смеются?! Они приветствуют победителя, кто бы им ни оказался, и прославляют сильнейшего, каков бы он ни был. Они склоняются перед дубиной, пытаясь скрыть страх, поселившийся в их душах. Приправой к хлебу у нас всегда служит унижение! И никто не знает, когда придет его черед и дубинка футуввы обрушится на его голову. Габаль поднял глаза к небу, оно было спокойным, тихим, сонным — ни одного коршуна не видно, лишь по краям кудрявились облака. Вокруг было пусто, и только мошки толклись в воздухе.