Нагиб Махфуз - Избранное

Многое в романах «Вор и собаки» и «Путь», а также в «Перепелах и осени», в «Болтовне над Нилом» говорит о том, что, размышляя над путями осуществления идеалов утопического социализма, над чрезвычайно болезненной для писателя проблемой веры и безверия, задумываясь о критериях нравственного и безнравственного, Махфуз внимательно читал Достоевского и Толстого. «Преступление и наказание» и «Война и мир» были первыми произведениями русской классики, прочитанными Махфузом в юности. Уже тогда они произвели на него неизгладимое впечатление. В 1957 г. в Каире вышло собрание сочинений Достоевского, переведенное на арабский язык с французского известным сирийским дипломатом и литератором Сами ад-Друби. Нагиб Махфуз получил возможность широкого знакомства с творчеством великого русского романиста, и духовные искания Достоевского оказались чрезвычайно близкими египетскому писателю, озабоченному поисками ответов на вопросы, которые поставила перед ним сама жизнь, сама история его страны.

Речь идет не о подражании, а в первую очередь об опоре на нравственные ценности Достоевского, о перекличке идей, нашедших выражение в символике некоторых образов, в сходстве отдельных фабульных ситуаций.

Сюжет «Вора и собак» подсказан Махфузу газетной хроникой. Этим источником сюжетов, построенных на подлинных жизненных драмах, пользовался, как известно, и Достоевский. В марте — апреле 1960 г. каирская «Аль—Ахбар» публиковала материалы расследования дела некоего Махмуда Амина Сулеймана, совершившего несколько убийств на почве мести бывшим сообщникам.

В романе присутствует сильный элемент детектива. Его герой вор Саид Махран, выйдя из тюрьмы, охвачен жаждой мести тем, кто его предал, — бывшему сообщнику Илешу Сидре и бывшей жене Набавийе, ставшей женой Илеша. Он хочет расквитаться и со своим идейным наставником и учителем Рауфом Альваном, в прошлом бедным студентом, а теперь, после произошедшей в стране революции, модным журналистом и владельцем собственной роскошной виллы.

Изображена ситуация, представляющая собой, в глазах Махфуза, проявление общей закономерности, выведенной им в «Преданиях нашей улицы»: все возвращается на круги своя, даже если борьба за справедливый общественный порядок завершилась победой борющихся, результаты этой победы недолговечны, богатства вновь скапливаются в руках немногих, народ же остается ни с чем. Происходит лишь смена лиц, которую и символизирует превращение Рауфа Альвана из студента–бунтаря в ярого защитника личной собственности.

Саид Махран не просто вор, он вор идейный. Именно Рауф Альван внушил ему, еще подростку, ложную мысль о том, что, крадя у богачей, он лишь восстанавливает попранную справедливость, возвращает себе то, что украдено у него другими.

Махфуз сочувствует обманутому и преданному Саиду. Он придает ему черты «благородного разбойника», традиционного героя народной литературы, которого народное сознание всегда наделяло своеобразным кодексом чести, делало защитником бедняков и врагом богатых. Собираясь мстить, Саид ощущает себя не только внутренне правым, но и борцом за общее дело, он убежден, что, если бы он вершил свой суд в открытую, люди были бы на его стороне.

Но наряду с этой, разделяемой писателем, самооценкой Саида в романе присутствует и другая, собственно авторская, оценка его поступков, выражающаяся в том, как автор строит сюжет, какими следствиями оборачиваются действия героя. Стреляя в своих врагов, Саид оба раза ошибается и убивает невинных людей. За этими «случайными» промахами угадывается нравственная позиция самого Махфуза, осуждающего насилие, даже совершаемое во имя справедливости, потому что оно может привести к пролитию невинной крови. Это явная апелляция к Достоевскому.

Хотя автор и не присутствует в романе в качестве повествователя — текст в большей своей части представляет собой внутренний монолог или несобственно–прямую речь героя, — твердая авторская рука ощущается и в топографии романа. Пространство, в котором мечется, не находя выхода, Саид Махран, ограничено тремя «приютами»: домом шейха аль-Гунеди, квартирой проститутки Нур, напоминающей своей жертвенностью и преданной любовью к Саиду Соню Мармеладову, и кофейней муаллима Тарзана. Они и символизируют те «пути», которые предлагает автор на выбор герою.

Религия — к этому выводу уже пришел сам Махфуз в предыдущем романе — не может решить проблемы социальной справедливости. Разговоры Саида с шейхом аль-Гунеди оказываются диалогом двух глухих. Любовь Нур также не приносит Саиду душевного успокоения, не отвлекает от мыслей о мести. И он избирает третий — традиционный путь разбойничества, к которому издавна прибегали отвергнутые обществом. Но и этот выход оказывается иллюзорным, ведет в тупик.

В «Преданиях нашей улицы», живописуя подвиги эпических героев, действовавших с благословения Габалауи, Махфуз утверждал законность применения насилия во имя справедливого дела. В битвах, которые вели Габаль и Касем, текли реки крови. Но в «Воре и собаках» речь идет о реальной жизненной практике, и отношение Махфуза к насилию претерпевает существенную трансформацию.

В «Воре и собаках» тема насилия переводится в плоскость индивидуального террора, который и осуждается писателем как антигуманное и бесперспективное средство борьбы за справедливость. В последующих романах 60–х годов, в частности в «Нищем», Махфуз настойчиво проводит мысль о необходимости соединения «революции с поэзией», принципиально высказываясь против насильственных методов преобразования общества. А в «Эпопее харафишей» (1977), романе, где тесно переплетены миф и реальность и вся история человечества представлена как неостановимый поток времени, в который вливаются судьбы отдельных людей, их любовь и ненависть, страсти и страдания, бунт бедняков–харафишей против угнетающей их власти изображен как кровопролитная и безрезультатная смута.

Герои Махфуза по–прежнему несут в душе мечту о счастье и справедливости. Но путь к осуществлению идеала видится писателю в неустанной борьбе человека с самим собой, в преодолении двух главных зол, гнездящихся в человеческой душе, — любви к богатству и стремления властвовать над себе подобными.

Этот вывод был в какой–то мере подготовлен и романом «Путь», предпринятым в нем художественным исследованием природы человека, его врожденных свойств. Многослойный по смыслу, роман может быть прочитан и как полудетективная история преступления, и как история поиска человеком бога или высшего нравственного императива.

Опорой истолкования этого глубинного смысла романа служит символика имен его персонажей. В имени отца центрального персонажа романа Сабира, Сайед Сайед ар-Рахими, дважды повторяется слово «господин», а ар-Рахими представляет собой производное от одного из эпитетов Аллаха — «милосердный». Имя матери Бусейма («улыбочка») аль-Умран (производное от корня «возделывать», «осваивать», «населять землю») в сочетании с ее профессией распутницы ставит ее образ, согласно истолкованию египетского литературного критика Луиса Авада, в один ряд с богинями–прародительницами древних религий Исидой, Астартой, а также с христианской праматерью людей Евой, которые непременно наделялись чертами распутства и все восходят к образу матери–земли, символу плодородия. Следовательно, Сабир — сын бога, наделившего его силой и разумом, и распутницы, от которой он унаследовал неповиновение разумному порядку вещей и неистребимую тягу к земным наслаждениям.