Михаил Орловский - И пришел доктор...

Первым, всеми своими двухсотсемидесятью тремя костьми, загремел в госпиталь Санчес. Освидетельствование. Затем свалился МС, аналогично первому, на обследование. Затем снова Санчес. Опять на комиссию, повторную. Василий Иванович эвакуировался с ушибом челюсти. Дядя Слава — с сотрясением головы и мозга (жизнь нас била). Михалыч — с нейроциркуляторной астенией смешанного генеза. Лёлик — с варикозной болезнью. Далее Виктор Юрьевич, с наиопаснейшим заболеванием мезотимпанит. И так далее, и всё тому подобное.

Болели мои товарищи сильно и беспощадно. Но, тем не менее, балду в госпитале они не пинали, а, как ни удивительно, активно работали по любимой специальности. Михалыч помогал на гнойной хирургии, отрезая конечности, поражённые гангреной; Санчес — на травматологии, пришивая конечности, оторванные в авариях; Лёлик — в шестом отделении (сами понимаете), вправляя мозги; МС — на специальном для подводников, захлебнувшись в анализах. Только воякам всё не хватало чего-то. Поэтому вышеуказанные нозологии у моих товарищей по академии действительно имели место. И хворали они долго и периодически. И списывали их по тяжёлым заболеваниям.

Вот довели-то! Бедные мои сокурсники. Держитесь. Я с вами!

Пишу из госпиталя.

На Севере, дорогой мой читатель, Вам может присниться всякая всячина. Ничего страшного в этом нет. Хуже всего, это когда не во сне, а наяву происходят неожиданные чудеса. Вот тут уже имеется некоторый элемент пленительного волнения, с прилагающимися по такому случаю шестиногими мурашками, покрытых хитиновым щетинистым покровом.

Взять, для примера, Леонидыча, который вместе с Михалычем в военной флотской части служил. Леонидыч являл собой весёлого начальника одной из приятных дозиметрических лабораторий. Он был добрый и порядочный, а главное — не эгоист. Служил на море давно, и повидать успел всякое.

При всём при этом у начальника дозлаборатории в квартире жил домовой. Великий русский толкователь слов, ценитель родного языка и просто хороший человек Владимир Иванович Даль называл столь милое создание ещё другими словами: постень и лизунь . Описывал же он его так, цитирую: «Не очень рослый мужичок. В синем кафтане с алым поясом. На лице густая растительность и маленькая бородка». Не знаю, подходил ли под данное описание домовой Леонидыча, но факт его наличия был неоспорим. Видеть барабашку никто не видел, а присутствие потустороннего существа ощущалось лишь по мелким пакостям. Обычно этот субъект брал всякую мелочёвку: конфету «Карамель» или плитку шоколада, а то и ложку чайную или шнурок из обуви. Видимо, начальник лаборатории казался домовому приятным человеком, и он не борзел сильно. Другими словами, жили они дружно.

Но стоило в эту квартиру въехать минёру, как лизунь стал наглеть ежеминутно. Скорее всего, это какая-то природная нелюбовь домовых к минёрам, так как больше ничем другим я такое объяснить не могу. Хотя нельзя исключить и банальную людскую несовместимость.

Минёр являл собой яркого представителя своего класса. Выращенный на гречневой каше и рассказах Ильфа и Петрова, он ещё в глубоком детстве для себя определил, что в бытовой жизни не станет занимать промежуточное звено между людоедом из племени мумбо-юмбо, использующим в повседневном обиходе триста слов, и Людоедкой Эллочкой, довольствующейся тридцатью тремя. Минёр удобно расположился на крайней с конца позиции, включив в свой лексический словарь гораздо меньшее количество фраз, нежели знаменитая Эллочка Щукина. Если быть точнее, то он обходился всего одной: «Пипец».

Данная всеобъемлющая фраза при разных обстоятельствах носила диаметрально противоположную нагрузку. В положительных моментах это значило: «Удивительно» или «Ах, какая радость вездесущая». При дурном настроении она гласила: «Всё плохо» или «Как мне жить надоело». Ну, а когда минных дел мастеру становилось ни радостно, ни грустно, то «пипец» носил нейтральный характер, типа «А, плевать» или даже удивлённо-вопросительный: «Да, что Вы говорите?!». Иногда же, неотягощённый лексиконом он взывал к самому себе, и в эти минуты душевного равновесия «пипец» превращался в требование, что на наш лад звучало так: «Хочу чаю».

Ну вот. Только въехал минёр в новое жильё, как решил сразу это дело значимое обмыть. В гордом одиночестве, в целях экономии. Взял банку маринованных огурцов, пол-литра водочки, хлебушек с солью и стал отмечать пришедшее новоселье. Отмечать последнее он мог бы достаточно долго, но, так как силы не те, то выпил подводник всего лишь полбутылки, после чего пошёл укладываться спать. Расправить постель уже совсем не моглось, и минёр завалился так, в чём Родина родила, не раздеваясь.