Олег Ермаков - Покинутые или Безумцы

…А может быть, странник и стремится избавиться от тела. Но осел бредет за ним неотступно.

Деревня под Парижем, 50 км. Дома с черепичными крышами, розы, лужайки, хвойные деревья, дубы, каштаны. Чистота и в то же время вписанность в пейзаж. Дом просторный, каменный, одноэтажный. Дому — 200 лет. Две ванные, несколько выходов-входов. Главное — камин. Над камином каменная плита с крестом: раритет, найденный в земле. Ужин. Прибыла соседка моих хозяек, дородная американоподобная мадам в золоте на спортивной машине, хотя живет неподалеку. Бывшая жена бывшего посла в Ливии, Патрисия. Виски. Все курят. Долгий и сумбурный разговор о даосах, конфуцианцах, о Лао-цзы (Патрисия некоторое время жила в Китае), о России, конечно (Чечня, Ельцин).

Наконец, чай, и поздно все расходятся, Патрисия — укатывает.

Ухожу в соседнее строение, флигель, на втором этаже чисто выбеленная горница: кровать, зеркало, большой кувшин в глиняном тазу, картины; здесь жил одно лето румынский художник. Еще вышел на лестницу покурить. И услышал тоскливые крики. Сова. Неясыть. Ей ответила вторая. Сразу вспомнил, что где-то тут есть замок. Закрытый. Там живет лишь управляющий. То ли продается, то ли сдается. Все окрестности — владения замковые, огорожены колючей проволокой. Я до ужина там бродил, собирал грибы. Пролез под проволоку и нашел несколько боровиков. А на обычной территории все грибы собраны. Я еще не знал, что хожу по замковым владениям. И неожиданно вышел на взгорок, увидел сумрачное внушительное строение, похожее на гигантский каменный сарай. По лужайкам бегали доберманы. Поспешил ретироваться. И крик неясытей рифмовался с этим замком.

Ночью приснился хозяин этих мест: некто в рыцарских доспехах. Он повел себя по-джентльменски: снял доспехи, и мы с ним схватились.

Утром открыл глаза, увидел белые стены, картины и не понял, где я. Но уже сообразил: Миллемонт, деревня. Здесь не взрываются дома.

Решая, в каком журнале опубликоваться, выбрал вот этот: «Литературный европеец». Журнал Союза русских писателей в Германии. Выглядит вполне прилично. Наверное, и гонорары платят, тогда как некоторые отечественные этим вовсе не утруждают ни себя, ни автора. Вперед! Послал по эл. почте запрос. И очень быстро получил ответ. Вот что значит Европа! И немецкая, пусть и благоприобретенная, пунктуальность. Открыл ответ. И прочел следующее. Цитата начинается:

Журнал не публикует авторов из России и стран бывшего СССР. Журнал публикует ТОЛЬКО авторов, живущих в свободном мире. Журнал публикует ТОЛЬКО своих подписчиков.

Рукописи со стороны без рекомендации не рассматриваются.

Журнал не публикует авторов из России и стран бывшего СССР.

Журнал публикует ТОЛЬКО авторов, живущих в свободном мире.

Журнал публикует ТОЛЬКО своих подписчиков.

Рукописи со стороны без рекомендации не рассматриваются.

Конец цитаты. То, что речитатив был продублирован, действовало как-то особенно, буквально гипнотизировало, ну, как рефрен из «Так говорил Заратустра» (а Ницше позаимствовал этот прием из древних текстов, из той же «Бхагавадгиты», вот сколь глубоки корни ответов литературных европейцев). Перечитал этот ответ и все-таки обнаружил, так сказать, родные шерстинки, лазейки. Ведь можно жить в бывшем СССР и быть подписчиком этого журнала? И еще лазейка: рекомендация. Все очень знакомо.

В себе мы порабощены. Возможность свободы — в другом. Об этом рассказ Романа Назарова «Очарованный якут» в «ДН» № 4, 2009 год.

В полубогемный мир столичного героя явился странник, почти бомж, якут. И герой прозрел в нем Кого-то Другого. И, помогая якуту, собирая деньги на поезд для него, водя его по знакомым, сам стал другим. По крайней мере, на некоторое время. Убедителен притчевый дух рассказа, первые строки гипнотизируют и ведут неумолимо дальше. К свободе. Пусть она и длится всего лишь несколько минут. У героя и у нас, читателей.

…И мне приснился Ким после чтения этого рассказа, Анатолий Ким, автор «Белки» и других незабываемых вещей. Проснувшись, я понял, в чем дело: судьба якута перекликалась в чем-то с судьбой героя «Лотоса». И теперь уже якут Назарова представился мне с лицом корейца Кима.

Все возможно. В толпе встретить грузина с лицом Нико Пиросмани, татарку с лицом Губайдулиной, таджика с глазами Хафиза. И вполне может быть, что ты встретил поэта, живописца, музыканта, неизвестных тебе и пока еще миру, кто знает. Впрочем, даже если они и обыкновенные люди: главное — Другие. Что только подчеркивают иной разрез глаз, цвет кожи, язык.

В Палестине пчелы селились в скалах, и в знойный день по камням из переполненных гнезд переливался мед. Отсюда и библейская земля, в которой текут мед и млеко. Интересно, а сейчас?

До изобретения парафина свечи делали только восковые. Да и сейчас в свечи, по крайней мере, воск добавляют, некоторые свечи пахнут медом. А ведь свеча — это жертва. Так что пчелы поставляли «пасхальных агнцев» для храмов на Востоке и Западе столетиями. Ну, вот ее и называли «божьей лазутчицей», «божьей помощницей». Пчеловодство процветало в древности в Египте, в Ассирии. И ведь неспроста на Руси ее считали заморской гостьей? Пчелы здесь водились, и все-таки: заморская гостья. И, по-моему, это связано с восхождением по Днепру христианства с его восковыми жертвами. Пчела несла благую весть из-за Черного моря.

Нечаянно я сделал ошибку, прочитав в одной из статей вместо «пчеловод» — пчеловек. Как будто крылья пчелы стеклом-серебром в луче вспыхнули.

Читая в «Авторе и герое» Бахтина о том, что эстетически пережить себя, увидеть нам не дано, только Другому, отчасти в Другом, — неожиданно подумал о прошлом как Другом. Да, не в этом ли причина большей ценности прошлого в сравнении с настоящим? К себе в прошлом я уже могу отнестись как Другой. Я не вижу себя в настоящем, в прошлом вижу. События прошлого не меркнут — по крайней мере, некоторые, самые важные, — а делаются даже ярче. Прошлое выводит за границы личности. И прошлое есть только у человека. (А у зверя — будущее. Шпенглер).

Есть книги, о которых жалеешь, что УЖЕ прочитал. Но, оказывается, существуют и книги, о которых жалеешь, что УЖЕ перечитал. У меня такая появилась на днях: «Так говорил Заратустра».

И мне теперь всюду мерещится этот странный пророк и его еще более странные звери. Слушаю третью симфонию Брукнера — и Заратустра движется там с сияющим лицом. Хотя симфония не о нем. Но называется «Героической». Кстати, эта вещь кажется более заратустровской, чем симфоническая поэма Рихарда Штрауса «Так говорил Заратустра».