Себастьян Фолкс - Там, где билось мое сердце

28 января я все-таки оказался в старом дизельном «мерседесе», который должен был отвезти меня в Хитроу. Залезая на заднее сиденье и сообщая шоферу, что мне нужен Терминал два, я все еще не верил в реальность происходящего. Прежде чем выбраться на шоссе, мы проехались по уилсденским улочкам и мимо стадиона «Белый город». От запаха дезодоранта меня стало подташнивать, и пришлось открыть окно, впустить сырость серого дня.

Я твердил себе, что в любой момент можно улететь назад. Но понимал, что, оказавшись в Межеве, не захочу бежать. Курорт все-таки: там горы, там белый снег, яркое солнце, живительный воздух. Глупо этим не воспользоваться, Лондон никуда не денется.

И вот он, Терминал два. Под его низким потолком я дожидался стольких рейсов, правда, они были более приятными, все эти вояжи в европейские столицы на научные сборища. Впрочем, очутиться в компании людей в шубах, сдающих в багаж кофры с лыжами, оказалось даже забавно.

Пройдя паспортный контроль и оказавшись в зоне ожидания, я тут же купил бутылку виски и газету и принялся тупо разгадывать кроссворд. Летел я эконом-классом, и тихие убежища для важных персон, вроде того, в нью-йоркском аэропорту, были для меня закрыты.

Тот рейс из Нью-Йорка… Не так уж и давно это было, а сколько всего произошло. Похоже, копания в прошлом, спровоцированные Перейрой, действительно помогли мне иначе увидеть мир, иначе посмотреть на свое место в нем.

Какие именно размышления этому способствовали, о его прошлом или о моем, сказать трудно. Но глядя на табло вылетов, я определенно чувствовал себя не таким потерянным, как раньше. Более умудренным, что ли.

Объявили посадку.

В Женеве я какое-то время ждал багажа, потом проходил таможенный досмотр. Когда выбрался из здания аэропорта, сообразил, что тут сейчас не семь, а восемь часов, то есть я могу опоздать на гостиничный ужин. Таксист попался общительный. Протянул мне руку, сказал, что он Патрик, закидал вопросами. Иногда я из вежливости тоже о чем-то его спрашивал. И вот, наконец, мы начали взбираться на высоту. По краям пастбищ темнели грязные снежные наносы. Я никогда не увлекался горными лыжами, и ехать по альпийскому серпантину на знаменитый курорт было любопытно. Окрестные ландшафты вызывали в воображении конные экипажи с изможденными седоками, измученными чахоткой. Фантазия подсовывала тоненьких хрупких дев, всем сердечком рвущихся назад в город, или хотя бы на равнину, только вот удастся ли…

Моя гостиница — скромный деревянный дом — была расположена почти в центре. Разумеется, на ужин я не попал, он у них до половины девятого. Но на улочках вокруг площади было полно забегаловок. Я зашел в пиццерию. Горячую пиццу запивал местным красным вином. Сбоку на барной стойке была доска с картой города. Пока я жевал, заодно изучил карту. Гостиница Луизы стояла немного в стороне, чуть западнее.

В моей маленькой спальне шпарили батареи, пришлось открыть окно, и я с наслаждением несколько раз вдохнул морозный воздух. Кровать была жесткой и узкой, зато лампа в изголовье светила ярко, что в гостиницах большая редкость, то есть я мог почитать. Впервые меня поселили не на последнем, а на втором этаже. Прямо над кухнями, откуда все еще доносился приглушенный грохот сковородок и кастрюль.

Стоило выключить свет, вспомнились строчки из «Бёрнт Нортона»:

Я попытался представить, что же «могло бы произойти» со мной, и решил, что Томас Элиот немного преувеличивает: «не случившееся» в настоящее все-таки никак не вписывается. Тут меня и настиг сон.

Настиг, и сны, как вы уже догадались, снились мне невероятные, комментировать их не буду и пытаться. Все они были связаны с Луизой и грезами об утраченной жизни. Сны откровенные, во сне ничего не стыдно.

Кстати, насчет комментирования подобных моментов. С легким сердцем я вспоминаю плотские утехи студенческой поры, Мэри Миллер… Мы ведь были такими молодыми, и космически огромная дистанция, отделяющая меня от тех лет, сглаживает некоторые огрехи. История с нью-йоркской проституткой позволила мне насладиться отвращением к собственному скотству. Эпизод с неулыбчивой Анной наконец-то дал шанс использовать нелепые латинские названия в реальной жизни, а не только в клинике. Описать словами то, что происходило у нас с Луизой, получится едва ли. Вообще-то я парень продвинутый, дитя шестидесятых, то есть с энтузиазмом принимаю все новые скандальные реалии: общие сауны, понаехавших гуру от эротики, мюзиклы из жизни хиппи, групповой секс и прочие фокусы. Раскованность и вседозволенность были вызовом закоснелым догмам, молодым бунтарям хотелось не фальшивой, а настоящей жизни. Долой устаревшие запреты. Луиза нарушала правила с нежной удалью.

Днем, когда мы пребывали в одетом виде, время проходило довольно обыкновенно. Впрочем, могло ли что-то быть «обыкновенным» на юге Италии летом 1944 года? Я просто хочу сказать, что мы не прыгали с парашютом, не ныряли на опасную глубину, не высиживали на всех четырех оперных мистериях «Кольца нибелунга» Вагнера. Что же все-таки было? Незатейливые пикники и короткие прогулки на реквизированной машине. Кофе или стаканчик вина в кафе на площади. Ужины в протянувшемся до самого пляжа огороженном садике около ее дома. Часто бывало: я сижу на кровати в ее комнате, а Луиза в одной комбинации с кружевами сливочного цвета красит перед зеркалом ресницы. Или я уже одет, но она надумала накраситься, сидит перед зеркалом голышом, как маленькая, и прихорашивается как большая. И мы все время говорим, говорим, говорим. Вообще-то я молчун, но с Луизой меня прорывало. Потому что я впервые встретил человека, который меня понимал. Она понимала. Вот что было общим в колдовском бесстыдстве ночей и в беспечной дневной болтовне: уколы счастья от того, что тебя знают и хотят узнавать еще и еще. Тот, кого она во мне видела, ничем не походил на шекспировского Калибана, который стыдится своего отражения в зеркале. Ну а то, что я видел, глядя на свою любимую, очаровывало всех. Невозможно было не влюбиться в этот идущий изнутри теплый свет, в это жизнелюбие. Оно и для меня было в ней самым драгоценным.

Позавтракав в гостинице, я вышел пройтись по городку. По мощеным улицам цокали пони, впряженные в повозки, в которых лежали шерстяные и меховые пледы. Бледный силуэт церкви: на куполе шпиль, на него, как луковка на шпажку, нанизан шарик. Из магазинных дверей выходили увлеченно болтающие дамы в шубках и сапожках. Люди в ярких куртках с лыжами на плечах карабкались по лестнице фуникулера. Уходить от солнечного света не хотелось. Ботинки у меня были удобные, куртка теплая, для гор в самый раз. Билетерша заверила, что многие поднимаются только ради ланча на высоте. Посоветовала заказать boudin avec ses deux pommes. Протягивая билет, улыбнулась щербатой улыбкой: