Владимир Максимов - Не оглядывайся назад!..

– Иду на рекорд! – отбрасывая в стороны створки палатки на входе, уже под утро заорал Ваня Ардамин, выскакивая наружу восьмой раз за ночь, снова стараясь успеть отбежать как можно дальше от нашего обиталища…

– Да, плотно мы однако «заминировали» все подходы к нашему жилищу, – произнёс кто-то задумчиво. – Теперь ни зверь ни человек и на километр к нам не подойдёт…

К утру ката-клизм, впоследствии названный «Ночь свистухи», превратился уже в фарс.

Так на собственном горьком опыте мы убедились, что после длительного употребления каш мясное и жирное – вредно.

На следующий день по причине общей слабости и недосыпа у нас опять образовался выходной. И мы весь день пили густой чай, заваренный с корою дуба, ели сухари и спали…

Второй катаклизм, но уж не шуточный, случился через пару дней.

Вдруг резко потеплело и сверкающие сахарные головы гор побурели. Забурлили, запенились, стремительно набирая силу, доселе неведомые, стекающие с них ручейки и потоки…

Хор, как недавно наши животы, вспучило, приподняло. Вода в нём стала грязная, а обычно плавное течение начало стремительно ускоряться. Вода быстро заполнила низины, но пока ещё медленно наступала на наш берег. Небо, словно прошлогодними потемневшими, волглыми и растрёпанными сильным ветром стогами, заволокло тучами. Из которых сочились нескончаемые тёплые потоки. Лужи кругом пузырились от тяжёлых крупных капель.

Выглядывая из палатки, мы видели, как по реке несло сначала всякий прибрежный мелкий мусор – щепки, сухую траву, небольшие ветки… Затем – целые, подмытые вместе с корнями, кусты… А через день-два потащило уже и деревья с растопыренными в разные стороны корнями и ветвями, с ещё необлетевшей на них листвой. Но даже огромные деревья река теперь легко кружила в появившихся водоворотах… Хор становился явно опасным в своей безудержной силе. И то, с какой удивительной лёгкостью, играючи река гнала по стремнине многометровые могучие деревья, тревожило нас, имеющих в наличии только небольшую лодку-ульмагду, найденную в одной из проток, по прибытии сюда, да амарочку, привезённую с собой.

Дня через два вода в низинах за палаткой из отдельных луж превратилась в обширное озеро, почти отрезав нас тем самым от предгорий.

Ель, по которой мы переходили ручей, ночью снесло бурлящим пенистым потоком, уже накануне днём перехлёстывающим через неё. Теперь добраться до возвышенности мы могли только или на удэгейской амарочке, или на ульмагде орочей. Но при таком течении и круговоротах это предприятие становилось весьма опасным… А положение наше делалось с каждом часом всё более и более угрожающим… Но снова вдруг, ещё дня через два, будто получив строгий приказ, дождь прекратился. Отчего вода в реке и ручьях немного будто бы осела, стала не такой безудержной и дерзкой, хотя все ещё продолжала прибывать…

Каждый день утром мы шагами измеряли свой участок суши, ставший теперь островом. И каждый раз количество шагов, в длину и ширину, становилось всё меньше. А гладь теперь уже почти спокойной воды вокруг нас – всё безбрежней.

Казалось, противоположный, левый, низинный берег, с «по колено» ушедшими там в воду деревьями и почти полностью скрывшимся под ней кустарником, вдруг быстро отдвинулся от нас на значительное расстояние. И оба берега теперь разделяет не река, а пролив. Грозно и плавно несущий свои многотонные воды.

Воткнутая в землю щепка, который мы с вечера отмечали уровень воды, к утру неизменно оказывалась в воде, хотя и не так далеко от уреза реки, как это было в первые дни «потопа».

Возможно, вода продолжала прибывать из-за того, что где-то в верховьях дожди ещё шли. А вот обещанный «через месяц» и такой теперь желанный глиссер за нами всё не прибывал…

В связи с этим нужно было срочно решать, куда деть, как минимум, полторы тонны уже заготовленного корня, порубленного на десяти-пятнадцатисантиметровые кусочки и сложенного для просушки недалеко от палатки в большую, довольно высокую кучу составленную из множества отдельных небольших «колодцев».

На наших лодках такое количество корня вывезти было почти невозможно. И мы с каждым днём всё нетерпеливее ждали, когда же наконец за ними придёт глиссер.

То сентябрьское утро, в которое вода перестала прибывать, замерев у нашей метки и, словно бы исчерпав всю инерцию разбега, устав от собственного азарта, случилось тёплым и туманным.

Горы пушисто парили, словно вспотев от тяжёлой работы. Над водой и в низинах пластом лежал белый плотный туман.

По обыкновению я всё же измерил шагами наш остров. Он оказался 84 шага в длину и 27 – в ширину, точно таким, каким был вчера…

К обеду горы просветлели, будто чётко проявившись на фотобумаге и словно выступив вперёд.

Воздух, приносимый с их стороны из распадков, был по-прежнему теплым и влажным. И только от реки тянуло осенней прохладой, да отдельные клочья тумана всё ещё висели над водой.

– В туман глиссер вряд ли придёт, – высказал предположение Вовка Ращупкин у меня за спиной, когда я, сидя у палатки, глядел на реку.

«Да, – подумал я, – вряд ли…» – и в эту же минуту послышался неблизкий, стелющийся по воде, но ясно различимый шум мотора, который постепенно приближался и нарастал, теряясь иногда на невидимых нам поворотах…

Минут через десять мы увидели стремительно летящий вверх по течению глиссер, разгоняющий своим почти невидимым «кругом» – огромным пропеллером сзади, не такие плотные и частые уже остатки тумана, из которого он, как из облаков, весь сверкающий стёклами рубки, лихо вырулил на чистый простор посреди реки.

Сбавив скорость и осев при этом в воду, он направился к нашему берегу…»

Желтовато-рыжий колонок, прижатый в кулёмке небольшим бревёшком посреди хребта, был ещё жив и, увидев подходящего к нему человека, заметался… Вернее, попытался это сделать – быстро перебирая лапками и бросая видимую мне переднюю часть тела то вправо, то влево. При этом задняя его половина была абсолютно недвижима.

«Значит, перебит позвоночник. И попал он в ловушку, судя по всему, совсем недавно, не более часа назад», – определил я, подойдя уже вплотную.

Колонок, оскалив пасть, злобно зашипел, а потом то ли от испуга, то ли от безысходности начал вдруг жадно пожирать ещё оставшуюся перед ловушкой приманку – потроха рябчика, почти тут же срыгнув съеденное на снег.

На любое моё движение он выгибал вверх шею и, приподнимая голову, скалился, шипел, сверкал бусинками глаз… И в этих, совсем не злобных тёмных капельках застыла безысходность. И, честно говоря, я не знал, что делать? Пойти дальше по путику – оставив его здесь околевать, а потом вернуться за скрюченной замёрзшей тушкой, какие мы обычно и вынимаем из ловушек. Однако неизвестно сколько будут длиться его муки – день сегодня не очень морозный. К тому же уже под вечер, возвращаясь назад, придётся протопать несколько лишних километров…