Костик Батурицкий - Моё пеpвое…

Это принесло покой. Ничего более не тревожило душу, не давило и не рвало её на куски. Исчезло раздражение, хотелось забыть о зле и агрессии. Но не было и восторга. Было лишь желание смотреть и слушать. Смотреть и слушать так, как в первый раз, замечая ранее не виденные детали. Смотреть теперь было просто, душа жадно впитывала в себя эти ощущения; как будто, наконец, после векового властвования, пустыня дала пролиться в своих недрах мощному источнику. Влага этого источника начала питать пустыню вчера вечером, так что сегодня её следы были заметны и на поверхности. Он уже мог улыбаться. Поначалу улыбка была мутной, пыльной, но затем она наполнялась спокойной уверенностью. Из его движений исчезла торопливость, поспешность. Более незачем было торопиться.

Вчера вечером он впервые за много лет уснул сразу, только лишь закрыв глаза. Ночью он ни разу не проснулся, как раньше, от ощущения пронизывающего холода — теперь его согревало нежное тепло открытого им источника. Во сне он видел людей, и это более не заставляло неприязненно сжиматься, болезненно морщиться. В его мозгу оживали миллионы образов из множества прочитанных книг, и они более не были непонятыми, из серых призраков они превращались в подобные ему существа. Вселенная как будто наполнилась светом, показывая всё новые и новые места и краски, не видимые прежде в бледном, отражённом от песчаной планеты свете. Это были яркие, полноцветные образы. Теперь он не только видел их, но и чувствовал. Помимо старых ощущений света, вкуса и запаха добавилось ещё одно — чувство связи. Образы более не были отрывочными — они стали едины. Более нельзя было отделить ни свет от тьмы, душу от тела, человека от животного, науку от религии, столовой ложки от Вечности. И это было удивительно. Все предметы изменили свое значение, они как бы перестали быть трёхмерными. Мир стал действительно многогранным. При движении в любом направлении не терялась связь ни с одной точкой этого огромного мира, каждая из них продолжала согревать его, а он отдавал своё тепло им. Всю ночь он провёл, вживаясь в свою новую роль, распахивая свою душу потокам добра и покоя, которые растворяли в нём все то злое, что накопилось за долгие, жестокие и нервные годы поиска. Появилась уверенность, что более ничто не заставит его лоб собираться в морщинах, а разум — желать зла.

Уходила ночь — впереди был рассвет. Он встал, когда небо за окном только начинало сереть. Улыбнулся своим мыслям, прищурился, потянулся и неторопливо подошёл к окну. Взглянул на стол и снова усмехнулся — на столе стояла пустая пепельница. Когда в последний раз такое было? Пальцы автоматически коснулись незамысловатой поверхности пепельницы, приподняли её, повертели, поставили на место. Внимание привлёк тускло светящийся монитор. Теперь уже не тянуло сесть за компьютер и влиться всем существом в этот бурный поток, жадно добывать знания, боясь что-нибудь пропустить, бесконечно спорить, обсуждать, доказывать, соглашаться, опровергать, стараясь приблизиться к Истине: Он коснулся клавиатуры, решая что-то в уме, но не написал ни слова. Было ещё слишком рано, не хотелось ни о чём думать. Вновь обретённое знание питало всё его существо, но высказать его он ещё был не готов. Оно уже почти созрело, но его сил пока хватало лишь для собственного развития.

Впервые за эти годы он вышел на улицу просто так. Солнечное тепло наполняло воздух, но теперь оно проникло и в него. До сих пор все звуки, образы и чувства были лишь бестелесными духами; такими их видит цветок сквозь едва прозрачные чёрные лепестки. Теперь он распустил свою душу навстречу солнцу, теплу и добру и покоился в них, наполняя свои сосуды питательной влагой. Теперь он мог жить. Его взгляд неторопливо брёл по окружающему миру. Было так приятно чувствовать себя его частью, знать, что ты должен сделать, более не спрашивая, почему. Теперь он знал всё: Он шёл по улице, набираясь сил для того общения с другими людьми. Впервые предстояло не спрашивать и спорить, а говорить самому. В том, что его поймут, он не сомневался — ведь всё оказалось так просто! Весь мир должен измениться сегодня.

Вдруг всё остановила страшная, пронизывающая всё тело и разум боль. Боль перевернула мир, исказила его, выбила из-под ног почву, заставила против воли нестись на него асфальт. Глаза пытались увидеть причину, мозг ставил заслоны этой боли, отсекал все чувства, но сквозь них всё равно прорывался беснующийся асфальт и бешеный скрежет пьяных тормозов. Тело не выдерживало боли, боль бешеным потоком сносила все тщетные попытки мозга остановить вторжение, локализовать его. Но вторжение было слишком массивным, один за одним мозг выпускал из-под контроля повреждённые участки тела, панически перенося заслоны всё ближе и ближе к себе, пытаясь сохранить хотя бы самое себя: Он знал, что ресурсы исчерпаны, и последний заслон не продержится и больше минуты.

Мыслей не было, жизнь не проносилась перед глазами, всё наполняло обида. По-детски чистая обида на весь мир, на дикую, нелепую случайность, подкосившую только-только пробудившуюся жизнь.

Он умер.