Кэтрин Борн - Обрести надежду

Когда Грейс дотронулась до него, он весь дрожал. Он просто не знал, что делать, и это его пугало.

Медленно и спокойно Грейс подняла ему спереди халат.

— Просто старайся попадать в саму чашу, — сказала она. — Можешь помогать себе рукой, если хочешь.

Но проблема оказалась не в этом.

— Да я боюсь начать это делать, — тихо взмолился Мэтт.

— Перестань, все хорошо, — сказала Грейс. — Тебе просто нужно расслабиться. Понял?

Мэтт закрыл глаза и сосредоточился. Прошло минуты две, не меньше, прежде чем потекли первые неуверенные струйки, потом — сильная струя прямо в воду унитаза. Едва заметная улыбка тронула губы Мэтта.

Уже снова лежа в постели, он спросил:

— А кто убирал за мной? Ты?

— Ты о чем? — не поняла Грейс.

— Просто, когда я был без сознания, я же, наверное, обгадился сто раз? Так ведь?

— Не волнуйся, это наша работа.

— Ну не знаю, все равно как-то неудобно, — посетовал Мэтт, качая головой.

— Вообще-то это делает добрая фея, — сказала Грейс. — Ты про зубную фею слышал? Ну так вот у нас тут есть «какашечная» фея. «Какашечная» фея приходит, когда ты спишь, и все за тобой убирает.

Мэтт рассмеялся, но в смехе этом была доля грусти.

— «Какашечная» фея.

— Не волнуйся, — утешила его Грейс. — Через день-другой ты будешь ходить в туалет сам.

— Через день-другой?

— Ну да. А почему бы и нет?

Мэтт снова задумался.

— А мыла меня тоже ты?

Грейс почувствовала, как краснеет. Мэтт спросил это так серьезно и безо всякого юмора, что она почти боялась сказать ему «да».

— Это тоже часть моей работы, — сказала она.

Мэтт просто кивнул, похоже, ничуть не смущенный этим открытием. Да и, сказать по правде, чего стесняться, когда ты так красиво сложен?

— Вот, весь день сегодня работал со сценарием, — сообщил через пару дней Мэтт заступившей на ночное дежурство Грейс. Он и сейчас держал сценарий в руках, перелистывая страницы. — На студии хотят, чтобы я играл Джека Фабиана. Если съемки начнутся скоро, то мне придется выметаться отсюда.

— А помнишь, как ты назвался Джеком Фабианом, когда только пришел в себя и я спросила твое имя? — спросила Грейс.

— Я так назвался?

— Пока ты был в коме, Майкл Лэвендер все время читал тебе вслух сценарий. Вот, видимо, подсознание и впитало этот текст.

— Я считал себя Джеком Фабианом? Ну и чудеса!

— А может, эта роль тебе на роду написана.

Мэтт задумался, потом ответил:

— А ты не порепетируешь со мной одну сцену? Вот эту, на двадцатой странице. Ты будешь Форрестером. Ладно?

— Я думаю, нам сначала следует спросить разрешения у доктора, — сказала Грейс, догадавшись, что Мэтт хочет проверить свою память. Расстраивать его она боялась и считала, что этот вопрос нужно оставить врачам и психологам, работавшим с Мэттом в дневное время.

— Доктор — это я, — сказал Мэтт. — И я говорю: если Мэтт хочет это сделать, то мы должны разрешить ему.

И он одарил Грейс своей знаменитой обезоруживающей улыбкой, так знакомой всем по фильмам. Он действительно был неотразим, и даже сейчас чувствовалась его яркая индивидуальность и актерская харизма. И наверное, он привык принимать от людей только восхищение, привык, чтобы с ним все соглашались. Но кто-то должен был ему возразить.

— Я медсестра, а ты пациент, — поправила его Грейс. — Так что давай просто побеседуем или посмотрим телевизор.

— Нет, ты не понимаешь. Они хотят, чтобы я участвовал в этом проекте. Но сначала я должен доказать, что могу участвовать.

Грейс вздохнула. Уж больно соблазнительное предложение — репетировать вместе с настоящей кинозвездой. Это гораздо интереснее, чем мыть знаменитого пациента или стричь ему ногти на ногах, к тому же у Грейс теперь появилась возможность похвастать дома перед подружками такими интересными вещами, произошедшими впервые за ее долгие ночные дежурства у Мэтта. Правда, Джоанны и Черри дома скорее всего не окажется, они теперь чуть ли не каждую ночь проводят у своих возлюбленных — словно соревнуются друг с другом, кто из них сильнее влюбился.

Взяв в руки листок сценария, Грейс начала читать строчки, на которые указал ей Мэтт:

«Это очень опасно, Джек! Мы не можем отпустить тебя туда».

«Опасно для кого? Для вас или для меня?»

«Нет, Джек, ты, кажется, не понимаешь. Это вовсе не шутки. Ты просто не осознаешь всей опасности, поэтому я снимаю тебя с этого задания».

Долгая пауза заставила Грейс насторожиться. Она перевела взгляд с бумаги на Мэтта — тот задумчиво наморщил лоб.

«Теперь уже поздно…» — подсказала она.

«Теперь уже поздно, Дэн. — Новая пауза. — Процесс запущен».

«Ты меня знаешь».

«Черт! Я же говорю тебе, Фрэнк, теперь уже поздно! И ты меня тоже знаешь. Если я что начал, то должен закончить».

«Мы всегда восхищались твоим упорством, Джек, ты это знаешь, но приказ есть приказ».

И снова Мэтт, похоже, затруднялся припомнить следующий текст.

«Я не признаю приказов…» — подсказала Грейс.

— Черт! — взорвался Мэтт. — Ты дашь мне попробовать самому?!

— Извини, — спокойно проговорила Грейс. Она ожидала подобных всплесков эмоций — собственно, поэтому с самого начала не хотела затевать эти игры на тренировку памяти.

Мэтт закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться.

«Я не признаю приказов. Я признаю только людей. Ты ведь хочешь, чтобы я тебя признавал, Фрэнк?»

«Ты мне угрожаешь, Джек?»

Грейс терпеливо ждала ответа на свою реплику и не перебивала Мэтта, пока тот молчал.

— Ну-ка дай-ка я посмотрю! — Мэтт вырвал сценарий из рук Грейс. Лицо его покраснело от злости. Он прочел про себя несколько строк, потом сказал: — Дерьмо этот сценарий! — И швырнул рукопись так, что все листки разлетелись по полу.

Грейс молча смотрела на Мэтта. Он прикрыл глаза рукой.

— Извини, — прошептал он.

На следующий день вечером к Мэтту пришел Уэйд Коннер — посидеть с сыном полчасика. Когда он ушел, Грейс села в ногах у Мэтта и стала делать ему массаж ступней — такими маленькими подарочками она баловала особо полюбившихся ей пациентов.

— А твой отец — хороший человек, — сказала она.

— У него доброе сердце, — дипломатично поддержал разговор Мэтт.

— Расскажи мне о нем, — предложила Грейс. Надо было, чтобы Мэтт побольше говорил и тем самым разрабатывал речевые мышцы. И еще ей нравилось слышать его голос — какой-то мягкий, чуточку приглушенный, проникавший до самого сердца. Ей почему-то вспоминался голос Гэри, именно так звучал он в некоторые моменты и тоже трогал за душу. Собственно говоря, бесконечно окунаясь в эти воспоминания, она жила в них и тем самым обделяла сочувствием своих пациентов. Не на них, а на воображаемого Гэри, жившего в ее памяти, она тратила все свои эмоции. Ей представлялось, как она держит в ладонях его лицо и говорит, что они всегда будут вместе, и эти слова давали ему утешение, облегчали его боль, позволяя ему заснуть. Все свои физические и душевные силы она отдавала ему, а после его смерти стала непроницаема для трагедий, с которыми сталкивалась каждый день.