Максим Лапшин - К Лоле

Именно над тем, что ответила мужественная женщина, я сейчас и раздумываю, глядя в разворот тетради с алыми звездами. Не исключено, что в ее планах было привезти из будущего такие технологии, которые позволили бы ее коллегам вторично спасти отсеченную голову. Правда, возможен и другой поворот событий. Хорошенько подумав, женщина сказала самой себе: «А зачем мне вообще возвращаться обратно? Новое тело, здоровые внутренние органы, не исключено, что и грудь больше, чем нынешняя! Если и стоит забираться в чертову машину снова, то лишь затем, чтобы отправиться еще дальше в будущее. Там мне, возможно, к здоровому телу приделают еще и новую голову, а то у меня на старой — морщинки вокруг глаз». Вслух она, конечно, ничего такого не высказала, вслух она произнесла что-то вроде «Наука требует жертв!». И правильно сделала, потому что представитель комиссии по делам незаконных мигрантов во времени был тут как тут и внимательно за ней наблюдал.

Звенит звонок. Лектор поспешно прощается, аудитория шумно, с единым вздохом облегчения встает.

Замолчав, я тем не менее не в силах остановить мчащуюся к слиянию истоков и финалов мысль. Фантазер? Выдумщик? Свистопляс? А чего вы ждали от молодого человека, чьи желания не исполняются, диплом ему не выдан, а сам он живет на стипендию размером с божью коровку? Сны и воображение — вот все, что у меня есть! Сны и воображение — вот мои воины! Сегодня после занятий и тщетных блужданий по зимней столице мы снова соорудим с ними на троих.

Звонок, как я уже сказал. Все встают, я продолжаю сидеть. Так мне легче выполнять хитроумные преобразования. Не те, о которых нам только что твердили на лекции, а свои собственные — из лиц в фиалки, из ниц на царство, из грязи в князи, из студенческой столовой в ресторан «Шевалье». Ну-ка, что у меня на этот раз? Превращу-ка я в чаек своих любознательных соседей по аудитории. Всех — и Марата, и Алину, и Юрия, и Николая — всех превращу в чаек, а лектора — ему особая честь — в пеликана в очках.

Чайки начинают вылетать из аудитории. Попутно они собираются в стайки, а я возвращаюсь к звездной тетради. Вновь погружаюсь в работу, ведь мне необходимо найти зависимость снов от возраста спящих, и я крайне близок к разгадке. Полученный результат я в следующем письме сообщу Лоле, завершив, таким образом, научную публикацию в трепетных традициях древности, когда книгу с решениями систем нелинейных уравнений называли не иначе как «Яшмовое зеркало четырех элементов». И посвящали свои труд парфюмерной шкатулке возлюбленной дамы.

Но вот досада, заскребла, зацарапала по странице ручка — чернила в ней — йок! Нужно обратиться за помощью к чайкам. Но их нет, все дружно вылетели вон: в аудитории пусто. Я — один, и лишь гипнотическое шевеление легких штор на окнах, облитых чем-то темно-синим и глубоким, а из звуков только мерное гудение люминесцентных ламп под потолком и далекие стуки на лестнице — неведомо чем и обо что.

Ботинок скользит на оброненном тетрадном листке. Я поднимаю его, и на нем — что это? Неужели стихи? Да — слабенькие, невыразительные, про бегство из этого мира, с блуждающей рифмой и нечетким размером, но все же — это стихи. А стихи дорого стоят.

Откуда мне знать? Я пробовал. Стираю ладонью с листка отпечаток ботинка и, сложив бумагу вдвое, кладу в тетрадь, к собственным поэтическим опытам, немногочисленным, посвященным все ей же, все ей.

Скорее всего, Аллола, такие строки не следовало бы отдавать на твой суд. Осада молчанием совсем истощила арсенал моих средств самовыражения. Мне не нравится отсутствие рифмы между 1-й и 3-й строчками, а между строчками 5-й и 7-й рифма откровенно слаба, но надо сказать, что в русской поэзии, в ее наиболее героическом, а следовательно, красном разделе, в главе «Апофеоз справедливой ярости» можно найти и более смелые опыты:

Экспериментаторство с рифмами для глаз, а не для ушей.

Но я не пытаюсь выгородить себя за чужой счет. Нисколько. Я только в желаниях своих поэт, а опорой, как видишь, выбрал прозу.

И продолжаю надеяться, что когда-нибудь все закончится, я навсегда захлопну красную тетрадь, и пару, а может, тройку месяцев спустя кто-то из твоих знакомых принесет тебе пухлый номер «Современника» или «Нового мира», а еще лучше — «Звезды Востока», в который чудесным типографическим образом перепорхнет содержание красной тетради: «Лола, ты читала про кремлевских жен? — спросит знакомая. — Такой ужас! Держи, пощекочешь на досуге нервы». И как только ты отвернешь обложку, так скакнет в твой зрачок четырьмя столь знакомыми буквами: «Я здесь!»

Мне хочется быть узнанным как можно скорее. Вот почему ту малость, которой обладаю, — твое имя, я выношу в заглавие и ужинаю, не отрываясь от рукописи, соря на нее крошками бутерброда. Вновь красный прямоугольник тетради на столе оказывается тем самым, и единственным, окном, через которое можно рассмотреть множащихся бесов, насылающих на меня разнообразные сомнения: что ты никогда не материализуешься, что, несмотря на мое доселе все побеждавшее упрямство, подобравшаяся к собственному экватору книга так и не состоится, что я занялся отчаянной чепухой. Самый крупный бес среди них — тот, что ведет подсчет минувшего времени. Глядя на него, я пробую улыбнуться. Хотя внутренне… нет, об этом лучше ни слова.

Снимаю с руки часы и перевожу стрелку на три оборота вперед. Глядя на цыкающий круг циферблата, воображаю, чем ты в данный момент занята: стучишь пальчиком по калькулятору у себя на работе, сидишь на берегу пруда на пустынной стороне улицы Авиценны, ругаешься с младшей сестрой… Откуда такие сведения, спросит нас некто третий? Разумеется, из первоисточника, отвечу я. Чем дальше катится колесо моей истории, тем меньше в ней достается работы авторскому воображению.

«Сев за стол в пустеющем ресторане, я принялся есть холодную мерзость люля-кебаб. Со сцены объявили: „Следующей песней Алик дарит всех своих друзей!“ Музыканты заиграли „А можно, Россия, остаться с тобой?“ Меня это так развеселило, что я хотел пойти побрататься с этим самым Аликом и его друзьями. Если бы не усталость и зверский аппетит, ей-ей присоединился бы к их неугасающему банкету. Вслед за исполнением „России“ лидер ресторан-бэнда объявил: „Теперь мы поздравим Лолу с днем рождения и исполним нашу лучшую песню!“ Тут же в пространство перед сценой выскочила сама „Лола“, дылда в длинных штанах. Принялась угловато дрыгаться, немилосердно глумясь над ритмом музыки. Пару раз подмигнула ножке стола, за которым я сидел, дожевывая кебаб и пригубляя минералку с пузырьками. Вот видишь, есть на свете места, где твое имя весьма популярно. Им там называют не только людей, а еще и заведения для почтенной публики. Например, кафе на автостанции в твоем городе — первое, что я увидел, когда вышел из облака пыли, поднятой колесами автобуса».